На заре земли русской

Осень была холодна, а зима и того хуже. Снежень-месяц принёс стужу, северный ветер, белое покрывало укутало землю, дома, облетевшие деревья. Купола Святой Софии блестели золотом на морозном солнце. До князя Всеслава дошёл слух, что Киев хотят посетить заморские гости из самой Священной Империи. О том ему доложил тысяцкий Радим, до которого все сведения долетали всегда в первый черёд. Всё внимание Всеслава было обращено на храмы города, Софию и Троицу – наверняка квириты захотят посетить святые места столицы. С мастерами в городе было сложно, никто не мог взяться за отделку окладов икон – работа была тонкая, ювелирная, требовала много умения и ловкости. И Всеслав был несказанно удивлён, когда Димитрий предположил, что он мог бы заняться этим делом, только работа это долгая, за несколько дней он не справится. На пять икон требовался месяц, а когда эти иноземцы прибудут – неизвестно.

– Да ты, поди, не знал, что я учеником ювелира был, – смеялся Димитрий, когда Всеслав в сотый раз недоверчиво переспросил его, по силам ли ему такое дело. – Многому, конечно, выучиться не успел, но кое-что умею…

Так ювелирная работа была поручена Димитрию, и в один вечер он зашёл к мастеру Венцеславу за инструментами. У дверей его встретил не кто иной, как Василько.

– Опять ты, – с неодобрением заметил он, стоило незваному гостю появиться на пороге. – У меня от тебя одни беды.

– А то у меня от тебя счастье, – огрызнулся Димитрий, даже не удостоив взглядом дружинника. – Дай пройти, не к тебе.

С этими словами юноша обошёл его и направился в заднюю горницу, служившую мастерской. Василько хмыкнул и нахмурился: не узнавал он тихого, скромного мальчишку, что доверился ему год назад.

Димитрий был погружён в себя и в работу. С каждым днём он всё сильнее тосковал по Светланке, которая даже не знала, где он. Подходящего случая уехать в Полоцк всё не было, а отпроситься на время юноша стыдился, боясь, что, если он уедет, то не успеет закончить работу в срок и подведёт князя. А в Киеве ему не нравилось: большой город, незнакомый, многолюдный. Единственное, что пришлось ему по душе – церковные службы. Стоя в огромном, красивом, наводнённом жителями города храме, он вспоминал, как впервые пришёл в собор Святой Софии, случайно встретился с Богданом, как ему было непривычно слушать чужого священника. И однажды, морозным зимним утром, рядом с ним на службе оказалась Оля. Белый платок покрывал её рыжие кудряшки, тёмно-бордовое платье до пола шелестело при каждом шаге девушки. Когда запели «Отче наш», Оля перекрестилась трижды и положила земной поклон; Димитрий сделал то же самое по её прмеру.

– Почему ты домой не воротишься? – тихонько спросила Оля, слегка коснувшись руки Димитрия и заглянув тому в лицо. Втайне она надеялась услышать, что он останется в Киеве навсегда, но она предполагала, что это невозможно.

– Дела, – коротко ответил юноша. Служба подходила к концу, люди начинали расходиться, и он тоже направился к выходу из церкви. Оля побежала за ним, запутавшись в длинной юбке, споткнулась на пороге. Димитрий успел подхватить её. Минуту-другую они просто стояли; Оля крепко держала юношу за руки, а он поддерживал её. Убедившись, что твёрдо стоит на земле, она отпустила его.

– Аккуратнее, Ольга Владимировна, – шепнул Димитрий, невзначай коснувшись губами волос девушки. На её щеках вспыхнул румянец. Тогда, прошлой зимой, Оля просто была благодарна юноше за то, что он спас её от навязчивого молодого дружинника, а сейчас чувствовала, что влюбилась. Она ждала присутствия Димитрия и в то же время боялась и стеснялась его. Краснела, когда он изредка заговаривал с ней, старалась быть ближе, но не всегда ей это удавалось. Пока Димитрий, Всеслав и Злата жили в их доме, она очень сблизилась с юношей, а теперь, когда его не было рядом, будто бы не было и тех тёплых, дружеских отношений. Встречаясь с Олей на улице или в храме, Димитрий улыбался ей, кивал или подмигивал в знак приветствия, а она, смущаясь, даже не отвечала ему, пряча глаза. Когда же он обращался к ней по имени-отчеству, девушка и вовсе теряла голову. Она никогда не любила христианское имя, поэтому она раньше предпочитала то, которое дали ей при рождении – Любава, – а потом свыклась. Однако ей очень нравилось, когда её имя произносил Димитрий. И, когда они вышли, он вызвался проводить её; Оля даже не поблагодарила его, забыв об этом от радости.

– Ну, позже свидимся, – улыбнулся на прощание Димитрий, остановившись у калитки дома. Оля задержалась. Сейчас или никогда, подумала она и, волнуясь и запинаясь от волнения, шёпотом спросила:

– Скажи, я… я нравлюсь тебе? Хоть немножечко?

Димитрий изумился такому вопросу. Он как-то даже и не думал о том, чтобы у него что-то было с Олей. Только дружба, редкие встречи, порою даже случайные, и ничего более.

– Нравишься, Ольга Владимировна, – так же тихо ответил юноша, и Оля снова почувствовала, как сердце замирает, – очень нравишься, правда. Только есть у меня ладушка в Полоцке. Ждёт уж больше солнцеворота, да и я по ней стосковался…