На зубок. Сборник рассказов

Я лежал на своей скрипучей кровати и не мог сомкнуть глаз. Лунная полоса тянулась из оконца, вяло облизывала дощатый пол, мешала мне. Ветер бился о стены, гонял по веревкам прищепки, выкручивал березовые ветви, прибивал к грядкам кусты смородины. Я прислушивался к его игрищу, но никакой песни не было. Да и откуда ей взяться? Ветер. Просто ветер.

Простынь еле уловимо пахла порошком, а мне хотелось клевера. Я почти чувствовал сладкий вкус, спрятанный в лиловых цветах, рыхлых, трогательных. Выглянул на улицу. На невысокой пристройке с инструментами сушилось сено. Подумал: отчего бы не поспать на свежем воздухе? И, захватив простынь, побрел к сараям.

Забрался по криво сколоченной лестнице и, распластав ткань, растянулся на крыше. Подвяленные на солнцепеке травы дурманили голову. Воздух еще не остыл, и меня обкатывало пылкими сбивчивыми волнами. Я касался пальцами пожухлой люцерны и глупо улыбался бесконечно высокому кристально чистому небу.

– Не спишь? – услышал ее голос сквозь дрему.

Оцепенел от пьянящего видения. Никак не мог поверить, что ее голос реален, ее тело рядом с моим реально. Она сидела в позе лотоса. Хлопковая сорочка небрежно скрывалась вязаной шалью, а рассыпанные по плечам волосы вились сладкой смутой. Свет луны тонул в них и призрачно окаймлял хрупкий силуэт. Я таращился, а она улыбалась сахарно, щедро. Вскочил, потянув на себя простынь. Как было глупо ночевать здесь в одних трусах.

– Так пойдешь? – спросила она бархатно.

– Куда?

– Самодиву смотреть.

Я спрыгнул с крыши и рванул в дом. Лихорадочно натянул свободные шорты и кеды. Опасливо поглядывал на улицу. Боялся, что уйдет, боялся выйти. Жадно выпил компот терпкой сливы и, обтерев раскрасневшиеся губы, вышел во двор.

Она стояла по ту сторону изгороди. Поманила меня, и я поплелся.

– Готов?

Я кивнул и перемахнул через ограду.

Взяла меня за руку и повела в дом. Внутренне я дрожал, силился не думать, зачем мы идем и куда.

– Сделаешь для меня?

– Сделаю, – не раздумывая, ответил я, а в голову ударила кровь.

Уши мои заложило, я боялся, что она пошутит и прогонит. Что делать, не важно, только бы не смеялась. Она улыбнулась и отворила дверцу. Темная спаленка, обцелованная лунными бликами, пара деревянных стульев, комод, вышивка вместо картин и высокая железная кровать, на которой спал ее муж.

– Принеси мне это, – тихо сказала она и указала на его крепкую грудь, с которой свешивался неказистый ключик.

Я двинулся на ватных ногах, обернулся разок, надеясь, что пощадит, но она лишь кивала в его сторону. Подошел, осторожно дыша.

Пытался усмирить вздрагивание рук. Мелкие часы на стенке тягостно грохали, каждую секунду отчеканивая мою панику. Я коснулся тонкой веревочки и потянул. Разогретый его телом ключик лег мне в ладонь, и я еще сколько-то не мог пошевелиться. Лишь тогда сдвинулся с места, когда она позвала.

Мы вернулись во двор, и она пошла в сторону сенника. Я спешил, но никак не мог догнать. Только тогда достиг, когда она остановилась. За высокой пряной стеной нашлась землянка. Неприметная и такая, как оказалось, важная. Стряхнув с ржавого замка былье и азартно провернув ключик, она отворила двери.

Внутри что-то зашуршало: сиротливо, трепетно. А затем покатился желтый пыльный свет, словно от лампы, только живой. Он запетлял по траве, прокатился по сеннику, а потом метнулся к ней, окрутил и влился в спину. Кожа ее засветилась, волосы вытянулись до травы, и через мгновение между лопаток проклюнулись крылья. Мгновение – и они разрослись, превратившись в прозрачные блестящие пластинки, чем-то походившие на стрекозьи. Я смотрел, как сорочка ее опадает и на нежном теле рисуется дивная поблескивающая материя. Стройные ноги ее вдруг изменились. Стали мощные и какие-то неловкие. Я проморгался, и вот уже не стопы вижу – копыта. Поднял глаза и, ошеломленный, силился подобрать слова.

– Теперь и ты видел, – сказала она с легкой грустью и вспорхнула в сверкающее небо.

И я вдруг услышал вдалеке песню. Эфирная мелодия сливалась в сладком аромате шелковых трав с плавным шорохом юных осин и скрипом цепких берез. Слов не разобрать, но я был уверен – это зов. Саднящая тоска двигалась в музыкальном течении. Летучая, обрядовая.

Я бежал за мерцающим образом, но она удалялась, стремилась в поля, туда, где ждут сестры, где Вихрь разливает разгульное пение, где живет раздолье, где нет понурости. Она растаяла в ветре, и музыка стихла. Умолкла, будто все привиделось. Я стоял в поле, окутанный налетным ветром, и вдыхал запах июльской росистой темени.

Сладость

Федя – хороший мальчик. Спокойный, не шумный, одним словом, удобный. Мама этим в избытке пользовалась, иногда оставляя одного ночевать. Вот и сегодня, уложив в кровать и чмокнув в лоб, она умчалась “на работу”.

Федя почти заснул, как вдруг в дверь постучали.

– Кто там? – спросил сонный мальчишка.

– Друг, – ответил хлюпающий голос. – Ты замочком щелкни и меня впусти.

– Мама не разрешает мне никого домой приводить. Даже друзей.

– Разумно. А можно, я такой разумной маме сладость подарю?