Nabat_1

— Однако умный был еврей, — вспомнил о Гуртовом Ануфрий и хлебнул кваску из лафитника. Пармену не пред­ложил. Он пил особый квасок с нужными травками, залечи­вающий загубленную в прежние годы простату. Монашки поболе путан трипперком болеют.

— Умный, но не еврей, — кратко сообщил Пармен.

— Сказывали.

— Врут.

— Тогда зачем же?

— Дьяволу служил. Под еврейством его прятал. Малое выказывал, чтобы о тайном никто не проведал.

— Вон оно как... — уразумел ответ Ануфрий и ушел от опасной темы. — А чекистов на цекистов получится заме­нить?

— Сомнительно. Заново Церкви их не вскормить, а кассу их, воровской общак, троица изрядно выгребла. Это забыть надо. Тут другое должно заботить. Гречаный поручил Смоль­никову подкоп под Церковь делать.

— Это кто такой?

— Книгочей, сказывают, — пояснил Пармен. — Безо вся­ких машин разобрался с Писанием. У Бехтеренки служит, в любви у Гречаного. А подкоп этот должен узаконить приход мессии не Иисусом Христом, а возвестником ведической веры. Полковник Смольников, из УСИ.

— Вон оно как... — опять соображал Ануфрий. Всем но­востям новость. Пармен не соврет. — Ладно, подумаем, — кивнул он, предлагая этим Пармену продолжить рассказ.

— У Смольникова жена молодая и блюдет себя не строго, однако грехи в церкви замаливает исправно. Не постращать ли?

Пармен не случайно заканчивал вопросом: Ануфрий за­прещал настрого вторгаться в мирскую жизнь, как бы ни лу- кавилось плохо лежащее, не подвигало вмешаться в естественный ход событий. Власть Церкви превыше житей­ских мерзостей. Знай, но не испытывай.

— Сам решит этот полковник, как с женой разобраться. А почитать бумажки его хотелось бы, — намекнул Ануфрий.

— Даст Бог, — уклонился от прямого ответа Пармен. — Зато о подготовке к выборам известно много. Слух пошел, что Воливач не против побрататься с партийцами, только живя в душевном заточении своем, товарищей верных для исполнения не имеет.

—- Надо бы сыскать, — подсказал Ануфрий.

— Хитер Воливач. Кроме Судских, никого к себе не до­пускал.

— А вот как Судских оклемается, будет он верным Воли- вачу? — проверял на Пармене свои догадки Ануфрий.

— Ни Боже мой! — возразил Пармен. — Он в путче само­стоятельно карты Воливачу смешал, отчего пришлось тому изображать демократа. Двуликий Янус. Надежен, но упрям Судских...

— И я то думаю. А свара будет. И дела нет нам до мирс­ких ухищрений, — говорил Ануфрий, искоса карауля Пар- мена.

— На все есть воля Божья, — поддакнул Пармен.

«Бога поминает, а не крестится, — не первый раз отметил

Ануфрий. — Маленький, хиловат даже, а жилы крепкие...»

— А Гречаный победит? — вильнул он опять, давая но­вый курс,

— Богу он угодней.

— Ошибаешься, брат Пармен. Хорош был бы Воливач на этом месте. Жаль, товарищей нет. В таком разе нужно лучше казачков к Церкви привязывать. Гречаный еще не казачест­во. Только не прост он.

— Вестимо, — согласился Пармен. — Его доверенные люди по куреням доставляют неугодную Православной цер­кви литературку. О вере древней, о богах прежних...

— Замолкни! — гаркнул Ануфрий не свойственным себе голосом. — Скверну сеешь!

— Что слышал, — не испугался Пармен.

— Так препятствовать надо!

— Не пускают братию в курени и слободы.

— Способный ты, где Ануфрий сам может, а когда еще подсказывал, за пределами слобод подвергать сомнению ере­тические измышления, — диктовал Ануфрий. Пармен слу­шал вполуха.

— Не моя забота. Синоду решать, ему и делать.

Ануфрий не возразил. Пармен прав, тягаться с ним не сто­ит. Еще и от владыки нагорит...

— Иди и думай, — нашел он начальственный выход.

После ухода чернеца Ануфрий поразмыслил над беседой

с Парменом, прихлебывая травяной квасок из лафитника. Не­зависим Пармен. Не уличен в мерзостях и независим. Про­щает ему владыка независимость.

«А по что? — вздыхал Ануфрий. — Я догмат ведаю, ува­жения сподобился, а чернец этот таинствами, надо полагать, обладает. Вон как патриарха седьмой год от хвори спасает, давно бы без него преставился, прости Господи», — резво закрестился Ануфрий за содеянное в мыслях зло.

Ввечеру он долго молился, увязывая помыслы свои с мо­литвою. Так хотелось ему власти полной, чтобы не себя, а Православную церковь укрепить, сделать ее державной и славной подлинно, чтобы карать отступников, искоренять неугодное...

Укладываясь, он еще долго вздыхал.

«Двойственной жизнию проживаю отпущенный Всевыш­ним век и в обеих жизнях Божье начало едино и непрелож­но», — успокоил он себя. Уже засыпая, двойственность его дала знать о себе самым неподходящим образом: плоть край­няя зашевелилась и восстала.

— Господи, обереги! — сорвался Ануфрий с постели, ки­нулся к образам. — Не хватало мне заново в блуд сорваться...

Отвлекая себя не столько молитвой, сколько делами ушед­шего дня, он припомнил и беседу с Парменом:

«Кого это Гречаный по куреням посылает, такого умно­го? Язви тя в душу... Сказывали, где побывает, народец блюс­ти православие перестает, отпадает от Церкви...»