Nabat_1

Знай же, Пармен, я ухожу, оставляя тебе наказ Всевышне­го поддержать ратиан в их святом стремлении обуздать иудеев и дать Руси дышать свободно на земле, освященной древней верой ариев. Не отступи. Ануфрий — человек временный, ему не дадено знать святая святых, тебе передам... — совсем плохо дышал владыка, — и обереги Божьего человека гене­рала Судских. Я был строг к нему, но возлюблен он мною и Богом. Наклонись ко мне...

Пармен еще ниже склонил голову, почти касаясь головы владыки.

Он воспрянул прочь, едва патриарх прошептал ему три слова...

— Иди, Пармен, Господь с тобою, а мне пора готовиться предстать у трона Всевышнего...

Поразмыслив, Ануфрий ничего плохого не нашел для себя в том, что последние минуты владыка провел с Парменом. Видать, такова воля Господа, когда последние распоряжения следует отдавать отцам-инквизиторам, дабы жизнь шла сво­им чередом, а кары своим. Ему доверяется престолонасле­дие, ему и распорядиться, кому из братии занимать далее места у престола его...

Свершилось: сотворенная заупокойная молитва была песнью последней и началом первой.

Последнюю ночь перед ризположением Ануфрий долго не мог заснуть и, лишь испросив для себя ореховой настоечки, забылся неспокойным сном в третьем часу утра... Или ночи?

Шел час Быка.

Ануфрий, опираясь на патриарший посох, шествовал сте­пенно в церковь ризположения. Почему-то один, а дорога пус­тынна, не мощена и грязна. Ануфрий забеспокоился: он-то полагал подъезжать на церемонию в патриаршем «роллс-рой- се», а тут и людишек не видно и посмердывает чем-то... Гос­поди! А это кто с бандитской рожей навстречу? Свят-свят-свят...

— Ну как, помнишь меня? — спросил, приблизившись, с кривой усмешкой ухарь.

— Изыди, дьявол! — стукнул посохом Ануфрий и пере­крестился.

Ухарь не исчез. И кривая усмешка на месте.

— А помнишь, как бока тебе мял за наушничество? За­был?

— Стосс кресс... Уйди! — возопил Ануфрий, замахнулся на ухаря посохом, слюной истек.

— Это ты уйди, — отвечал ухарь, поигрывая желваками, а кулаки у него сжимались не игриво. — Ишь, чего захотел, в главные духовники Руси наметился! Только попробуй! Ми­гом расскажу о твоих подвигах, мало не покажется.

— Прошло уже все, быльем поросло, забыто! Верой и прав­дой служу людям!

— Кому? Дьяволистам? С духовными врагами якшаешь­ся, препятствия Богу чинишь. Я-то вот в генералы вышел, погоны свои верой и правдой заслужил, а ты с дезертирства начинал, в лоно Церкви от суда утек. Докажу! А того лучше — сам накажу!

— Не поминай имя Божье всуе! — все еще цеплялся за патриарший посох Ануфрий.

— Ну и хамло ты! Еще и дурочку ломаешь. Мы ведь без свидетелей говорим. Фиктивный ты и порченый.

Закрестился Ануфрий от ужаса одиночества.

— А ты у Бога заступы ищешь, — разил Ануфрия ухарь не столько словом, сколько кривой усмешкой, — то знать бы тебе надобно, что в трудные времена Господь Бог вселяет свой дух в человека и зовется он Лебедем. Понял? А я Лебедь и есть...

Ануфрий силился продавить внутрь тугой ком в горле.

— Откажись ты от патриаршей митры напрочь, таково Божье повеление тебе передаю. А возложить ее надобно на голову того, кто достоин. Понял?

Не понял Ануфрий сначала, то ли он в аду за прегрешенья, то ли дубасит его ненавистный обидчик детских лет Сашка...

Грохотал гром, оконные стекла секли молнии и тугие дож­девые струи. Ануфрий присел на краешек постели и запла­кал, размазывая слезы по лицу. Хотелось позвать служку, чтобы не быть в одиночестве, но испугался вдруг огласки. Обидно очень, слаб он был духом в отрочестве, но вырос ведь до патриаршего сана!

«А силен ли я духом сейчас? — прокралась в голову опас­ная мыслишка, такая опасная, что весь путь Ануфрия к пат­риаршему престолу превращался в ложь и обман, лишь бы спрятать от чужого глаза духовную слабость. — Ох, не имел я права на высоты всходить!»

Теплилась лампадка пред образами в золотых окладах, к ним потянулся Ануфрий, к единственным своим заступни­кам: я вам службу правил, вы обо мне все знаете, вам и раз­бираться.

«А что я!» — воспрянул духом Ануфрий и напрямую об­ратился к Саваофу. Чего мелочиться...

— Да, — бормотал он скороговоркой, словно изгоняя дрожь из тела, — грешил изрядно и отмаливал грехи изряд­но, трудами многажды просил о всепрощении. На низкое шел, интриговал с отступниками и сектантами, но токмо ради воз­величения Православной церкви. Да, пил, ел скоромное всласть, зато постился в последние годы, как нищему семи­наристу не снилось. Угодно ли Господу простить мои пре­грешения и благословить на принятие сана?

Отбормотав, Ануфрий вслушался, ловя чутким ухом знак Божий. Он ждал и боялся больше всего, что грохнет сейчас за окном, и молоньей опалит его, и будет то знаком непри­ятия, и придется ему вновь ловчить и прикидываться силь­ным духом. Однако небо расслабилось, и только монотонный дождь лениво лапал оконное стекло.

«Молчание — знак согласия», — удовлетворенно воспри­нял он.

А вот тут и грохнуло.

— Господи, воля твоя!