Nabat_1

— Но что помешало нам встретиться? — вернулись жи­тейские вопросы к Судских. — Что случилось с вами?

— Президент Гречаный помог разыскать тебя. Сказал, что ты ранен и тебя лечат на Камчатке. Сердце, сынок. Оно пе­реполнилось счастьем и не выдержало полета: наперекор вра­чам я махнул на другой край земли, к тебе, и перехитрил их, — постариковски лукавил Бьернсен. —Они сказали, что я умру без Божьего бллгословсппм, а и оказа лся ближе других к Богу на высоте двенадцати тысяч метров Я не жалею ( кажу геОе, сынок, самое главное: скоро тебе назад и знай, я чане та л iet>e, как единственному наследнику, свое огромное еоетяпие Пока деньги значат многое, а твой отец не самый последний богач планеты, — прихвастнул Бьернсен. — Употреби мое богатство на подготовку к новому потопу.

— Кто это сказал? — не поверил Судских.

— Тише, княже, — шепнул Тишка. — Так распорядился Всевышний.

— Пока об этом знаешь только ты и сможешь, как леген­дарный Ной, взять в другую жизнь лучшее. Знания, сынок. Нынешнее поколение сильно растеряло их, а рядом с ними утрачивают блеск любые ценности. Мир поглупел основа­тельно, с дебилами далеко не уехать.

— Пора, княже, — шепнул зачарованно слушающему Суд­ских Тишка. — Всевышний зовет тебя. Прощайся.

Судских встряхнулся:

— Пора, отец. Прощай. Когда еще свидимся?

Хотелось спросить обыденно: «Как ты устроился?» Язык

не смог. Хорошо хоть Бьернсен поспешил с ответом:

— За меня не беспокойся. Всевышний определил мне мес­то в самом высшем ярусе. Могу общаться, с кем хочу, и даже возвращаться изредка на Землю. Я Лебедем стал. Понима­ешь? Посланцем Всевышнего. Но как же я счастлив, что у меня такой сын! Да... — прижал ладонь к своему лбу Бьерн­сен. — Опять чуть не забыл главного: как бы ни уговаривали тебя в будущем, не селись в окрестностях Зоны.

— Не понимаю, отец, — промолвил Судских, действи­тельно не уловив связи одного сказанного с другим.

— Позже поймешь, но знать должен сразу. Я ведь не только сколотил приличное состояние, но создал единственную в мире лабораторию геосенсорики. Исследования показали, что

но с экрана, и в последний момент улыбка стерла угрюмос ть, и снова переиначивались волнами грани и линии, пока нако­нец картина внезапно не застыла перед ним.

— Видишь меня?

Судских увидел нечто, похожее на громадное табло с мер­цающими огоньками по всему полю. Звучал голос, и огонь­ки меняли цвет и накал, тогда Судских успевал составить из огоньков портрет. Лицо возникало неожиданно, и вначале Судских не успевал запечатлеть его.

— Вижу, — ответил он. — Ты Бог?

— Не огорчай меня, не задавай вопросов. Я жизнь, и ты мое проявление. Для меня все живущие одинаковы, часть меня Сущего, и подчиняются мне покорно. Иначе я не Бог.

Судских не испугался, не почувствовал замешательства: наоборот, дерзость спешила проявиться. Вопросов задавать нельзя, тогда он нашел другой способ диалога.

— Я наблюдал другое в жизни. Одни подчиняются, дру­гие бунтуют, — говорил он неторопливо. — Одних ты при­близил, других отталкиваешь.

— Неправда. Это придумано хитроватой земной сущ­ностью. Как я могу любить свои глаза и забывать ноги? — Огоньки составились в портрет с добрыми глазами Ильи Три­фа, и Суд-ских осмелел больше.

— Некий народ божится твоим именем, называя себя из­бранным.

— Будь проще. Если бы эти люди умели плавать под водой, как рыбы, и летать, подобно птицам, тогда бы им можно ве­рить. Не имея таких качеств, это племя дурачит остал ьных. Про­стите его, оно избрало свой способ выживания. Нельзя же уничтожать без надобности лягушек за то, что они мерзко вы­глядят. Я никого не уничтожил за хитрость или дерзость, любая особенность делает живущих сильнее или слабее от того, как они распорядятся своими особенностями.

Огоньки на табло высветились в лицо Георгия Момота. Он не назидал, а излагал естество проявлений.

— Мой отец сказал, что мне уготовано стать Ноем...