Набег язычества на рубеже веков

Имея те же платоновско-христианские истоки, подобная традиция мощно проступает и в отечественной философии-от Г. С. Сковороды, через В. С. Соловьева к духовным исканиям «Серебряного века», в диапазоне (если называть хотя бы киевские имена) от Л. Шестова до В. В. Зеньковского, со средоточием противоречивых интенций того времени в творческом порыве Н. А. Бердяева. Она, таким образом, органически присуща духовным основаниям нашей культуры, актуализирующимися в противостоянии как конкурирующим тоталитарным идеологиям, так и разнообразным модификациям современного, претендующего на идейную тотальность, релятивизма.

Это противоположение, выражаясь словами С. Б. Бураго, «скептицизма и романтизма» демонстрирует два «вполне противоположных подхода к жизни».

В одном случае «мы имеем дело с восприятием мира, базирующемся на признании безусловной РАЗДЕЛЁННОСТИ всех вещей и явлений и их внешнем соединении без какой-либо между ними внутренней связи, то есть с тем, что мы называем процессом сведения бесконечного к конечному или процессом опредмечивания явлений». Этот подход «приводит к гносеологическому тупику (солипсизму) и аморализму в этике; опирается он на эгоистическое по своей сути чувство подозрительности и недоверия к жизни».

Во втором случае мы имеем дело «с восприятием мира, базирующемся на признании безусловной СВЯЗИ всех вещей и явлений, которое оказалось возможным при отказе от голого рационализма в самом мышлении, то есть при разработке диалектики, основывающейся на деятельности цельного сознания. Этот подход ведет к осмысленности человеческой жизни и реальности познания мира, к безусловности этико-эстетических ценностей; опирается он на альтруистическое по своей сути чувство любви ко всему живому и ведет он к приятию мира в его динамической сущности»²⁴.

И непосредственно за этим разделением двух фундаментальных мировоззренческих подходов, в рамках одного из которых второстепенными оказываются принципиальные сами по себе, различия между Пирроном и Ян Чжу, Д. Юмом и Ф. Ницше, У. Джемсом и К. Марксом, а в пределах другого на второй план отходят, безусловно, глубокие расхождения между Платоном и Лао-цзы, Ф. В. Шеллингом и Г. С. Сковородой, Н. А. Бердяевым и С. Н. Булгаковым, -С. Б. Бураго констатирует их связь с принципиально различными взглядами на сущность языка. «На первом подходе, – пишет он, – зиждется концепция языка как отчужденной от человека «системы знаков», на втором – как непосредственной действительности его сознания»²⁵. При этом автор цитированных слов, разумеется, всецело становится на сторону второго подхода.

Отстаивая принцип органической взаимосвязи человека с другими людьми и мирозданием как таковым как единственный принцип, дающий нам право признать смысл жизни и возможность познания себя и окружающего нас мира, С. Б. Бураго утверждает, что он одновременно суть «основание гуманизма, не подверженного никакой конкретно-исторической конъюнктурности»²⁶. С таких позиций он и оценивает рекламирующие себя в последнее время доктрины, возводящие в принцип национальную или индивидуальную ограниченность, в частности, наше искусственное и доморощенное (при всех своих американских истоках) «неоязычество».

«Принцип язычества, – писал С. Б. Бураго в одной из своих последних работ, – в сведении бесконечного к предметному и конечному, в чем, безусловно, выражается слабость нашего духа и принципиальное отсутствие веры». «Ощущение, – продолжает он, – а не бытие Духа доминирует в самоориентации язычника: то, чего нельзя пощупать, осознать как материальную конечность – недоказуемо, его нет для нас, оно – выдумка досужего сознания человека, его фантазия и его самообман». Отсюда делается логический вывод о том, что вся традиция скептического отношения к реальности Духа, «от Локка и Юма до Маркса и даже новейших позитивистов» – «не что иное, как шлейф уходящего в праисторию языческого самоощущения человека».

«Более того, – подчеркивает С. Б. Бураго, – разрушение естественной взаимосвязи вещей и явлений через гипостазирование той или иной составляющей нашего мира, то есть принцип языческого и вполне дикого мировосприятия, есть также принцип существования и внутреннего разложения любого тоталитарного общества. Оно, несмотря на всю свою видимую мощь и слаженность, неизбежно разрушается в самой своей сердцевине именно по причине изначальной и принципиальной своей неестественности, то есть из-за своего волюнтаристского и самонадеянного противостояния всеобщему принципу мироустройства»²⁷.