Набег язычества на рубеже веков

Человек в этой концепции ни в коей мере не сводим к той роли, которую ему суждено выполнять в обществе. Мы видели уже это на примере отношения Вагнера к художнику. Человек, весь сводимый к осуществляемой в обществе функции, теряет свою, как любит выражаться композитор, «чистую человечность» и наоборот, общество, нуждающееся в функционерах, а не в людях, – общество античеловечное. И вся его глубокая ненависть к современной ему буржуазной цивилизации – это ненависть к античеловечной сути общественного мироустройства. Но социальное устройство – не воплощенная воля богов Олимпа или Вальгаллы: в мировоззрении и жизни современного человека существуют начала, которые губительны для прекрасной и справедливой жизни. Важнейшим из них Вагнер признает индивидуализм. Его «чистая человечность» есть не что иное, как общечеловеческое, противостоящее самодовлеющей обособленности единичного человека. Само понятие человека у Вагнера исключает его трактовку в духе отъединенности: «Зигфрид, взятый отдельно от всего мира, – читаем мы в его письме к А. Рекелю от 25 января 1854 г., – мужчина как нечто обособленное – не является цельным человеком. Он лишь половина человека. Лишь соединившись с Брунгильдой, он становится искупителем человечества»¹⁸.

Весь этический пафос искусства Вагнера – в страстном отрицании индивидуализма. Даже светлых героев, подобных Зигфриду или самому Вотану, со всем сонмом богов, индивидуализм неизбежно обрекает на гибель. Проанализировав «Кольцо Нибелунга», А. Ф. Лосев приходит к убедительному выводу, что «проблема Вагнера также есть и проблема трагической гибели всех этих чересчур развитых, чересчур углубленных, чересчур утонченных героев индивидуального самоутверждения, проблема гибели всей индивидуалистической культуры вообще»¹⁹. Достаточно обратиться к тексту «Кольца», чтобы убедиться в справедливости этого суждения. В 1-ой сцене 3-го действия «Гибели богов» Дочери Рейна (символ вечной природы и естества) вступают в разговор с Зигфридом:

Дочери Рейна

Зигфрид, Зигфрид!
О верь ты нам, верь:
Бойся, бойся кольца!
Вплели заклятье то
сами Норны
В нить законов Вековых.

Зигфрид

Мой меч копье разрубил
И Норнам тем
Их вечную нить
Вместе с вплетенным
Заклятьем в ней
Нотунг навеки разрубит!

Дочери Рейна

Прочь, сестры!
Прочь от безумца!
Гордится умом
И силой своей,
А не знает,
Что слаб он и слеп.

Гибель, таким образом, приходит к герою за самонадеянность, за похвальбу собственным героизмом и за индивидуализм, связанный в художественной концепции Вагнера с нравственной пассивностью и изменой природе.

Но есть еще одно обстоятельство, решившее судьбу Зигфрида: к нему приходит гибель как возмездие за измену его любви, измену Брунгильде. Правда, эта измена внешне объясняется кознями врага (Хагена), по наущению которого Зигфриду дали напиток, лишивший его памяти о Брунгильде. Однако волшебный напиток играет здесь ту же вспомогательную роль, что и напиток в «Тристане и Изольде». И там и здесь он только проявляет сокрытое: в «Тристане» – любовь²⁰, в «Кольце» – падение Зигфрида. Последнее вполне выясняется в диалоге Зигфрида и Брунгильды (4-я сцена 2-го действия «Гибели богов»). Уличенный в измене, Зигфрид – несмотря на действие напитка – вспоминает, что было, но в воспоминаниях этих не очень правдив:

Нотунг, мой славный меч,
Святость ее хранил:
Клинок его разящий
От нее отделял меня.

Зигфрид, вспоминая внешнее, упорно не помнит главного и не делает никакого усилия для того, чтобы восстановить истину. Нравственная пассивность и есть для героя измена его природе, попрание «чистой человечности», и лишь перед смертью он вновь способен к любви и правде.