Набег язычества на рубеже веков

Отрицая всякий индивидуализм, Вагнер преодоление его видел в любви. А. Ф. Лосев в обеих указанных работах о композиторе приводит не легший на музыку заключительный монолог Брунгильды (1-я редакция «Кольца»), где есть такие слова: «Ни богатство, ни золото, ни величие богов, ни дом, ни двор, ни блеск верховного сана, ни лживые узы жалких договоров, ни строгий закон лицемерной морали – ничто не сделает нас счастливыми; и в скорби, и в радости сделает это только одна любовь», и заключает: «Что это за любовь – Брунгильда не говорит, да и весь текст «Кольца» тоже ничего не говорит на эту тему в положительном смысле. Ясна только отрицательная сторона: новая жизнь будет строиться уже без погони за золотом»²¹. Однако в общем контексте творчества Вагнера эта «любовь» насыщается вполне конкретным содержанием. «Все то, чего я не могу любить, – утверждает художник, – все это остается вне меня – от всего этого я отрешен окончательно²². И еще: «Высшее успокоение эгоизма, – пишет Вагнер Августу Рекелю, – мы находим в полном отрешении от него, а это возможно только в любви»²³. Альтернатива эгоизма – любви решительно проходит через все творчество Рихарда Вагнера.

«По мысли Вагнера, – пишет М. С. Друскин, – спасение от страданий, вызываемых теми преградами, которые стоят на пути к счастью, – в самоотверженной любви: в ней высшее проявление человеческого начала. Но любовь не должна быть пассивной, жизнь утверждается в подвиге»²⁴. В справедливости этих слов легко убедиться.

В том же «Кольце Нибелунга» именно любовь Зигфрида дает ему возможность и силу преодолеть огненное кольцо, окружавшее Брунгильду, его меч Нотунг – разбивает копье самого бога Вотана. И этот подвиг Зигфрида пробуждает Брунгильду к жизни. Что же касается самой Брунгильды, то она вся – воплощение живой и самоотверженной любви. Сочувствуя любви Зигмунда и Зиглинды, она нарушила запрет Вотана и была низвергнута с Вальгаллы на землю («Валькирия»). Во имя любви к людям она в конце тетралогии восходит на костер Зигфрида и возвращает золотое кольцо, несущее в себе проклятие власти, невозможности любить и насильственной смерти, – дочерям Рейна. Это восхождение на костер во имя любви – страстный порыв к жизни в высшей ее точке. Вот последние слова Брунгильды: она обращается к своему коню:

Чуешь ли, Гране,
Как я горю?
Пламя желанья
Пылает в груди,
Друга скорее
Рукой охватить
И в страстном объятьи
С ним слиться навек!
Хейа– хо! Гране!
Вот господин твой!
Зигфрид! Зигфрид!
Я снова, снова твоя!

Ясно, что здесь гибель – не смерть в обыденном понимании этого слова. Небытие, ожидающее Зигфрида и Брунгильду, – при всем трагизме возмездия за героический индивидуализм Зигфрида – одновременно и возрождение правды. И не только для тех, кто останется на земле после исчезновение Вотана и других богов, но и для самих героев. Их небытие – это, прежде всего, небытие в мире «договоров» Вотана, где малая ложь неизбежно порождает ложь вселенскую. Так же и в «Тристане и Изольде»: торжество любви есть, одновременно, отрицание лживого дня». (Вагнер сам склонен был видеть в «Тристане» «вариацию» мифа о Нибелунгах и проводил прямую параллель между Зигфридом и Тристаном, Брунгильдой и Изольдой)²⁵. Зигфрид и Брунгильда, так же, как и Тристан и Изольда, не просто умирают, а продолжают существовать как бы в ином измерении. «Назовем ли мы это чудесное царство – смертью? – писал Вагнер во «Вступлении» к «Тристану». – Или лучше – чудесным миром вечной ночи, посланцами которого явились нам плющ и виноградная лоза, выросшие из могил Тристана и Изольды, чтобы сплестись в сердечном объятии, как гласит предание?»²⁶. В этом пояснении, которое Вагнер вместе с партитурой своей музыкальной драмы отослал Матильде Везендонк, так же, как и в последнем монологе Брунгильды – не смерть и разложение, а торжество неиссякаемой любви.

Для Брунгильды неразделима любовь к миру, искупление которому она несет, и любовь к Зигфриду. Но и для Вагнера любви, лишенной живой чувственности, просто не существует. В письме к А. Рекелю, протестуя против метафизического презрения к чувственному, Вагнер утверждал: «Любовь в своей живой полноте возможна только в пределах пола. По-настоящему любить можно только как мужчина, как женщина. Всякая иная любовь имеет своим источником любовь сексуальную, является ее отподоблением, тяготеет к ней, рождена по образу ее»²⁷.