Набег язычества на рубеже веков

Заметим сразу же, что буквально то же можно сказать и о мировоззрении Вагнера, который даже проблему общего и единичного, т. е. «основной вопрос действительности в ее диалектическом понимании» также решал не столько отвлеченно философски, сколько художественно¹⁰³. В трактате «Искусство и Революция» философия и искусство резко противопоставлены, и предпочтение решительно отдается искусству: «Там, где сейчас государственный муж // и философ бессильны, – // Снова вступает в свои права художник», – читаем мы в эпиграфе к этой работе¹⁰⁴. Синтетическая, рационально-чувственная природа искусства более всего, по Вагнеру, соответствует гармоническому человеку, «человеку-артисту» и более всего соответствует истинному познанию мира. Вместе с тем, искусство Вагнера предельно насыщено философской мыслью. Так что вполне естественно, что внимательный слушатель «Кольца Нибелунга» мог воскликнуть: «Вот когда мне был преподан подлинный предмет философии!»¹⁰⁵.

Вернемся, однако, к блоковской концепции музыки и проблеме творчества. Итак, динамическая непрерывность и осмысленность музыки и вообще мироздания соотносятся Блоком с творческим актом, так что поэт говорит даже о «замысле Зодчего», который выражается и отражается в музыке. Налицо простое генетическое рассуждение: «Зодчий» создал замысел (причина), этот замысел отразила музыка (следствие). Однако кто такой Зодчий и почему именно музыка способна выразить его замысел?

«Причиной» слышанной Блоком в Бад-Наугейме музыки был Вагнер, который написал эту музыку, а вовсе никакой не «Зодчий». Но Блок в своем рассуждении о музыке не упоминает имени немецкого композитора в качестве «Зодчего», а настойчиво говорит об отражении в музыке мировой сущности, о платоновском познании как воспоминании, об исполненном смыслом движении и динамической непрерывности, так что и все дискретные обозначения времени (например, «настоящее») оказываются только условностью. Словом, на самом деле Блок вполне агенетически говорит о музыке как таковой, т. е. о самодовлеющем творческом продукте (А. Ф. Лосев), и в рассуждении поэта о соотношении музыки и творчества причиной оказывается не деятельность композитора, а именно само уже свершившееся музыкальное звучание. А значит, и представление о Зодчем имеет своим исходным непосредственное восприятие музыки, «Зодчий», следовательно, есть гипостазирование и своеобразная персонификация творческого акта и вообще осмысленности мироздания.

Однако почему именно в музыке видит Блок самое совершенное искусство, способное наиболее неадекватно выразить мировую сущность? Нам представляется, что здесь есть две причины. Во-первых, музыкальное произведение прямее и непосредственнее, чем все другие искусства, обнаруживает динамическую непрерывность всякого творчества, что согласуется с категорией становления, одинаково распространяемой на сферу жизни и на сферу искусства. В работе «Диалектика творческого акта» А. Ф. Лосев пишет в этой связи: «Каждый момент времени или пространства в одно и тоже мгновение и появляется, и исчезает, чем и обеспечивается их сплошность, непрерывность и невозможность составить их из отдельных и дискретных точек. В творческой деятельности человека, несомненно, наличен этот момент становления, т. е. момент сплошной и непрерывной текучести»¹⁰⁶. И хотя понятие творческого акта не сводится, как отмечает ученый, ни к самой по себе категории становления, ни к самой по себе категории движения, А. Ф. Лосев совершенно прав, ставя на первое место при исследовании творческого акта его динамическую непрерывность. Как видим, строгий диалектический анализ оказался вполне созвучным блоковским размышлениям о сущности музыки и о процессе творчества. Любопытно даже терминологическое совпадение: и Блок, и Лосев подчеркивают «текучесть» происходящего.