Набег язычества на рубеже веков

В революции он искал прежде всего личного нравственного самоутверждения. «А кругом кипело то, что казалось нам всем жизнью, – пишет он в «Дневнике». -Агитация, сходки, великая забастовка, 17-е октября. Я примкнул к С-Д. Она (сестра Маша. – С.Б.) была в рядах С. – Р. Но разве это было важно? Не учения, а люди и их подвиг был нужен ей, все, что есть высокого, чистого в них. Это захватывало, умиляло. Об этом она не умолкала, могла плакать и о собачке Орлике. И я был повсюду возле нее. Слышал ее прерывистую, страстную речь, видел огромный сияющий взор, чувствовал все преисполненное жизнью, захлебывавшееся всем сердце ее… мог учиться у нее…».

Стремление к нравственному самоутверждению сначала привело Семенова к практическому участию в русской революции, и оно же позднее обусловило его уход из революции. У него появляется мысль все бросить и уехать из города. Из Петербурга Л. Семенов направляется к сосланному в то время в Череменецкий монастырь близкому сестре Маше человеку, священнику Григорию Спиридоновичу Петрову. Это был известный в то время человек в Петербурге, он «работал в газетах и пользовался популярностью среди своих читателей»⁵². Г. Петров после того, как похоронил М. М. Добролюбову, был лишен сана⁵³ и сослан в монастырь. Но Семенов при свидании «почти не видел его», как вспоминает он в «Дневнике». Во время этого путешествия неизгладимое впечатление произвела на него окружающая природа: ему пришлось до монастыря от Луги верст двадцать пройти пешком. Вспыхнувшее в нем настроение укрепило его решимость «Уйти к земле».

В апреле 1907 года Л. Семенов посещает в Ясной Поляне Льва Толстого, у которого бывал затем в 1908 и 1909 годах. Переписка между ними велась до 1910 г. включительно⁵⁴. В 1907 году прямо из Ясной Поляны Л. Д. Семенов намеревается ехать в какую-то приволжскую губернию, где жил в это время брат сестры Маши, один из первых русских поэтов-символистов А. М. Добролюбов. Но в поезде уже решает поселиться невдалеке от имения родных в Рязанской губернии. Там приучает он себя к крестьянскому труду, денег не берет за работу (хорошо Л. Семенов клал печи), ест и спит у крестьян, в усадьбу своих родных заходить избегает. Однако время от времени Семенов все же наезжает в Петербург⁵⁵. Литературу, как мы говорили, он оставляет не сразу.

Неверно было бы думать, что «опростившись», Семенов не стал питать неприязнь к своему прошлому. Теперь ему казалось, что важнее батрачить у крестьянина, чем быть литератором или участвовать в тайных революционных кружках и партиях, но революционеры оставались для него людьми бескорыстно и самоотверженно преданными народу. «Не согласен с вами все-таки во многом, – писал Семенов Толстому 23 июня 1907 г. – Все-таки не решусь резко высказаться о революционерах. Знаю среди них все-таки настоящую любовь к людям, живую любовь, полную самозабвения, а то, что она одевается не в те одежды мыслей, теорий и слов, так это только трагично, но тем более любишь их, тем более тянет к ним <…> И про себя могу сказать, что не игра, не жажда риска и не самолюбие только⁵⁶ вовлекли меня в революцию, и тем более Машу Добролюбову, а, наоборот, желание умалить себя, желание отказаться от гордыни своих самостоятельных исканий и смиренно подчиниться знанию других людей, которые казались авторитетными, умными, чистыми. А в том, что не решаюсь поставить себе в упрек, в том, что не упрекну и других, тем более, что не могу забыть, что Маша была революционерка и такою умерла. И поэтому было больно услышать Ваше резкое слово о всех революционерах огулом. Уж Маша была чистая, светлая и такая высокая в любви, как я никого еще не знаю»⁵⁷.