Набоков и неопределенность. Случай «Истинной жизни Себастьяна Найта»

Гумберт, несостоявшийся художник, проецирует литературные образы из волшебных сказок о феях на вполне реальную Долорес Гейз, но поэту Джону Шейду не удается разглядеть фею в дочери Гэзель, и вместо этого он жалуется на ее физическую оболочку[164]. Литературные модели играют в судьбе девочек универсальную роль: психосексуальное извращение Гумберта заставляет его проецировать образ Аннабель Ли, героини По, на Долорес Гейз; он видит в ней не ребенка, а свою версию стихотворения. Родители Гэзель Шейд слепы к точности собственной аллюзии на «Деву озера» сэра Вальтера Скотта (см. ниже), огорчены из-за своей дочери, но не воспринимают и не распознают ее оккультный пророческий потенциал. Сюжет также перевернут: Лолита теряет родителей и похищена насильником; Шейды теряют дочь, которая умирает девственницей.

В «Лолите» мотивы, в других романах Набокова указывающие на сверхъестественный перенос в иной мир, для Гумберта означают физическую смерть, поскольку его мемуары материалистичны: его сердечная болезнь ассоциируется с алкоголизмом и нервным срывом, а не со способностью заглянуть в потусторонний мир. Он использует мифологию и чары, чтобы сублимировать свою одержимость сексуальной стороной Лолиты («очарованное путешествие» – вот эвфемизм Гумберта для сексуального соития), и проецирует их на повседневные объекты. О магазине одежды, где он покупает Ло обновки, Гумберт говорит:

Есть что-то мифическое, колдовское в этих больших магазинах, где, если верить объявлениям, конторская девица может одеться на все случаи дня – от утреннего прихода на службу до вечернего выхода с кавалером – и где ее сестренка может полюбоваться шерстяным свитером, мечтая о том дне, когда она, надев его в школу, заставит биться сердца отсталых гимназистов [Набоков 1997–1999, 2: 135].

Этот прием управляет всем его повествованием, – аналогичным образом он называет нормальную американскую девочку Долли Гейз ребенком-феей за ее нимфеточное обаяние, а не за связь с волшебным миром фей.

Значение имени Долорес отчасти раскрыто в стихотворении, которое дух Фредерика Майерса барабанит в рассказе «Сестры Вэйн»:

What is this – a conjurer’s rabbit,
Or a fl awy but genuine gleam —
Which can check the perilous habit
And dispel the dolorous dream

?

[Nabokov 1981: 231].

Надувательство иль точно
Свет? – Изъяна не лишен,
Он исправит нрав порочный
И развеет скорбный сон

[Набоков 1997–1999, 3: 284].

Мэтью Рот обнаружил источник стихотворения в пассаже, который Майерс написал о гипнозе в седьмом томе «Протоколов общества психических исследований»:

Что это за сила, – скажет он, – от которой не освободиться и не ускользнуть никакому органу или мысли? Которая способна чарами отогнать боль деторождения и навеять сон под ножом хирурга? Что это, способное вызвать выделения, или замедлить пульс, или остановить дыхание? Способное исправить порочный нрав и развеять скорбный сон? Способное превратить отвращение и отторжение в желание и незримой властью поколебать самый прибой человеческого сердца? [Myers 1892: 348].

Набоков придает словам Майерса иной смысл: «скорбный сон», который надлежит развеять, в набоковском стихотворении – это жизнь, а не просто одна из ее скорбей. Долорес живет по эту, будничную, сторону тумана. Нарратив Гумберта пытается превратить отвращение читателя в желание.