Набоков и неопределенность. Случай «Истинной жизни Себастьяна Найта»

Себастьян пишет романы, Шейд – поэт. Романы Себастьяна (в пересказе В.) – это плацдармы для пародии, они полны изобретательной игры, в то время как «Бледное пламя» Шейда, как бы вы ни оценивали поэму, содержит важный элемент прозаического, описывает ремонт дома, семейную историю, задний двор и повседневную жизнь обыденным языком, например: «Пускай на детском бале в Рождество / Она в сторонке – ну и что с того?» [Набоков 1997–1999, 3: 320]. Себастьян – недооцененный романист из русских эмигрантов, публикующийся в Англии, Шейд – знаменитый американский поэт, почитаемый согражданами даже за пределами литературно-критических кругов. В. – довольно заурядный дородный предприниматель, чей рассказ о жизни и творчестве брата рождается из любви к нему, подкрепленный скромностью самого В. и его стремлением оставаться невидимым. Кинбот – высокая, заметная фигура чужака, чей безумный комментарий к поэме Шейда рождается из желания выстроить собственную вселенную, в которой он, Кинбот, будет королем – и поэма, как он надеется, обессмертит картину этой вселенной.

Расследуя жизнь брата и затем записывая рассказ об этом расследовании, который заканчивается эпифанией слившихся воедино душ, В. постепенно воздвигает мост между живыми и мертвыми; комментарий Кинбота с самого начала показывает его расхождения с поэмой, которую он комментирует, а также с его другом Шейдом. «Истинная жизнь Себастьяна Найта» заканчивается утверждением В. о том, что душа бессмертна и возможно благополучное соавторство с мертвыми – сотворение некоей единой и более реальной жизни. В противоположность этому, в финале «Бледного пламени» Кинбот один, в изоляции: все персонажи, кроме Сибил, мертвы, и любимым дочери и тетушке Шейда не удается связаться с ним с того света. Финальное событие в сюжете, которое совершается за пределами текста, – это самоубийство Кинбота, отчетливо предрекаемое числами 1915–1959 в его размышлении о «пугающей тени смерти» [Набоков 1997–1999, 3: 363][211]. Себастьян предположительно умирает от сердечного заболевания, унаследованного от матери, которое было ему диагностировано за несколько лет до смерти. Шейд гибнет внезапно – из-за нелепой ошибки, совершенной сумасшедшим убийцей, не знакомым ни Шейду, ни Кинботу, и это подрывает надежду Шейда на то, что во вселенной существует «узор закономерности». Финалы романов зеркальны в том, какими способами они перебрасывают мост через бездну между жизнью и смертью: мертвый Себастьян из потустороннего мира помогает живому В. написать свою биографию; живой Кинбот помогает мертвому Шейду закончить поэму строкой, которую Шейд не мог написать, пока все еще пребывал, образно говоря, в пределах своего оконного переплета, по эту сторону смерти. Кинбот показывает, что первая строка поэмы Шейда была пророческой: он действительно становится «тенью, свиристелем, убитым влет», о чем поэт не мог знать, когда писал эту строку. Если за комментатором остается последнее слово, то это происходит потому, что упомянутый комментатор сбежал вместе с рукописью поэта, а поэт совершенно мертв. Шейд неспособен связаться с Кинботом, чего Кинбот так хочет. Поверхностный, комический зачин «Бледного пламени» – то, что комментарий не имеет ничего общего с поэмой, – представляет собой полную противоположность кульминационному моменту, раскрывающему духовное сотрудничество братьев, которые написали «Истинную жизнь Себастьяна Найта».

Что касается «большого Г.»[212] в поэме Шейда [Набоков 1997–1999, 3: 327, 469], то Гудмэн и Градус – его комические агенты. Скверный биограф Гудмэн сводит творчество Себастьяна к собственному тривиальному пониманию как мира, так и искусства, которое считает опосредованно связанным со своим клишированным представлением о реальности. Градус – воплощение политической смерти от рук наемного убийцы в земблянской вселенной Кинбота и эмблема всех наших грядущих смертей. И Гудмэн, и Градус неуязвимы для «классической аллюзии», как Кинбот выражается в своем комментарии: Гудмэн – когда не улавливает шуток Себастьяна о Чехове и «Гамлете», а Градус – когда, путешествуя в поисках земблянского короля, упускает аллюзию на «римскую богиню трупов и могил», именем которой некий Джозеф Лавендер назвал свою виллу «Либитина» [Набоков 1997–1999, 3: 448].