Набоков и неопределенность. Случай «Истинной жизни Себастьяна Найта»

Парой сочувственному изображению русского эмигранта Пнина является его противоположность в «Бледном пламени». Преподавательский круг в колледже не питает симпатии к Кинботу, которого, в отличие от Пнина, некому поддержать. Шейд жалеет его и предлагает ему лишь несколько прогулок, а не то приятное сотрудничество, которое было у Пнина с Лоренсом Клементсом. Для Кинбота эквивалентом эмигрантской компании в «Соснах» служит выдуманная им Зембла, опирающаяся на его обширные познания в литературе и истории. Это его «Малая история», труд, которому он посвящает себя, чтобы заново создать историю собственной жизни. Пнин уезжает с подобранной им белой собачонкой на новое место работы, в Вордсмитский колледж, тогда как Кинбот бежит из Вордсмита, скрываясь от исследователей, ищущих рукопись Шейда, – и позже кончает с собой. Горьковато-сладкой комедии Пнина соответствует трагедия Кинбота.

Реакция критиков, писавших о «Бледном пламени», зачастую уподоблялась реакции вайнделлских сотрудников на Пнина – те потешаются над его эксцентричным английским (хотя французский у него лучше, чем у главы французского отделения, профессора Блоренджа). Как и сообщество Вордсмитского колледжа в «Бледном пламени», критики воспринимают Кинбота как объект для насмешек – потому что его комментарий имеет мало отношения к поэме, которую он комментирует, потому что он упускает американские отсылки и названия бабочек, и, возможно, также потому, что его гомосексуальность представлена в комическом ключе, и потому, что Кинбот умудряется до самого конца своего комментария не осознавать собственное безумие и то, что Шейд водится с ним лишь из жалости.

Помимо гомосексуальности, еще одна характеристика, отличающая Кинбота от Пнина, – его паранойя, напрямую связанная с его изгнанием из России. Набоков изобразил страх, который испытывает русский изгнанник, в «Вечере русской поэзии», стихотворении, написанном задолго до начала работы над «Бледным пламенем». На чтении в 1958 году он представил это стихотворение как «имперсонацию» преподавателя русского языка, «кого-то вроде, допустим, профессора Пнина»[218]. Как можно предположить, эта характеристика адресована Набоковым непосвященным слушателям, которые вполне могли быть похожи на слушателей в стихотворении, но это неточно: рассказчик в стихотворении свободно изъясняется на английском и отлично разбирается в поэзии, в отличие от Пнина. Его образность, хотя не голос, ближе к Кинботу, который воображает себя королем:

Beyond the seas where I have lost a scepter,
I hear the neighing of my dappled nouns

[Nabokov 1945].

За морями, где я утратил скипетр,
Я слышу ржание своих пятнистых существительных[219]

.

Утраченное королевство рассказчика (в «Лолите» пародируемое княжеством у моря, о котором вспоминает Гумберт) – это королевство слов. Существительные пятнисты – рассказчику, как и Гумберту, только и осталось, что играть словами, и они взывают к нему на другом языке из-за морей.

Набоков вставляет в стихотворение детали, которые также появляются в его мемуарах «Память, говори». Набокова и его мать завораживали ювелирные изделия Фаберже, а сами драгоценности образуют в мемуарах мотив, который сопрягает красоту природы и вдохновение художника.

we do not deal in universal rubies.
The angle and the glitter are subdued;
our riches lie concealed. We never liked
the jeweler’s window in the rainy night

[Nabokov 1945].

Мы не занимаемся заурядными рубинами,
Угол и блеск притушены;
Наши сокровища спрятаны. Нам никогда не нравилась
Витрина ювелира дождливой ночью.

Но паранойя рассказчика в поэме напоминает паранойю Кинбота:

My back is Argus-eyed. I live in danger.
False shadows turn to track me as I pass
and, wearing beards, disguised as secret agents,
creep in to blot the freshly written page
and read the blotter in the looking glass

[Nabokov 1945].