Набоковская Европа

Через некоторое время знакомый из Союза писателей, питавший к Вадиму свой узко-голубой интерес и надеявшийся на конкретную взаимность, достал ему для перевода материалы одной западной конференции по литературе, где первый на западе специалист по Набокову приводил разборку этого самого рассказа, сравнивая его то с первотолчком замысла – шекспировским «Отелло», то с различными современными влияниями на автора. Вадим с удивлением обнаружил, что этот американец-литературовед тоже, как и Вадимова жена, совсем не набоковедка, ни черта не понял в рассказе. В материалах конференции указывался официальный адрес докладчика, и Вадим с оказией послал ему письмо, разъясняющее, что в данном рассказе просто-напросто речь идет об убийстве жены разказчиком, от лица которого идет повествование, и о том, как последний пытается вытеснить этот факт из своего сознания и подсознания. Адресат был поражен своей недогадливостью и очень благодарен Вадиму за эти смысловые поправки, после которых американский исследователь русской литературы почувствовал себя идиотом, не понимающим глубины загадочной русской души. С этого письма началась у Вадима странная слава специалиста по Набокову в стране, где такого писателя не существовало, а сам специалист больше никаких бумаг на запад не посылал, нигде официально не работал и на приглашения выступать на конференциях отвечал вежливым отказом.

Так прошло еще несколько лет, и вдруг Перестройка, как гоголевская птица-Тройка, пронеслась по Руси, и вот мы проснулись – здрасьте, нет! – Советской власти, да! – Набокову и многому чему другому.

Ничего удивительного, что в первый же год Перестройки Вадим подал свой давно написанный «в стол» труд на защиту кандидатской диссертации. Все знакомые ахнули, не веря, что тема пройдет утверждение. Процесс защиты действительно проходил с трудом, хотя появились первые, начиная с «Машеньки», официальные публикации ранее запретного автора. После знаменитой горбачевской 19-й партийной конференции его заставили рассыпать уже готовый к отправке реферат как не отражающий новые веяния в жизни страны. Ученый секретарь совета по защите велел вставить туда сноски из материалов конференции, ничего глупее нельзя было придумать. Дома Вадим бушевал и кричал, что зря жена втравила его в это безнадежное дело с защитой, надо было не диссертацию писать, а сохранить все свои чувства к Набокову не тронутыми, спрятать все в столе.

– Чего ты бушуешь? Посмотри, какие поразительно интересные люди выступали. А язык какой? А стиль? Одна фраза «Борис, ты не прав» чего стоит. Лучше бы сказали «Вадим, ты не прав», я бы сразу же это в ссылку на источники втиснула, – изгилялась по поводу партконференции жена. – Не боись. Найду я тебе указания партии на реабилитацию Набокова.

И точно. После небольшого скандала с Вадимом жена села за серьезное изучение партийной продукции и нашла в материалах конференции необходимые ссылки, намекающие на то, что Горбачев якобы иносказательно убеждал своих врагов и соратников, а также весь советский народ в необходимость изучения Набокова, и хотя конкретно имени Мастера не произносил, но все свое выступление вел к признанию классика: «Мы говорим Гласность – подразумеваем Набокова, мы говорим Набоков – подразумеваем Перестройку, мы говорим консенсус – подразумеваем кого? Правильно, коитус, Гумберта Гумберта, Лолиту». Вот так все и завертелось. Исправленный реферат был разослан, однако на защите Вадим увидел совсем «неперестроившиеся» морды членов ученого совета, вряд ли оценивших вклад Горбачева в набоковедение, и очень сомневался в том, что его не «прокатят». Опять-таки благодаря заранее проделанным женой интригам с членами ученого совета, подключившей к своим замыслам довольно известных ученых со стороны, все прошло хорошо, Вадим получил свои два «черных шара», но это считалось даже приличным. Все, теперь такой автор, как Набоков, мог официально существовать на всем советском, а позже и постсоветском пространстве, необходимость этого была доказана классиком современности в лице Горбачева…

Конечно же, жена все говорила правильно, хотелось увидеть не только Прагу, но и Париж, Берлин, Швейцарию, а главное – Америку. Может, правда, если начну с Праги, то потом и все остальное увижу? Ведь не верил я ей, что любовь к Набокову можно будет институциализировать, как через ЗАГС, а она оказалась права, и вот я – кандидат наук, и после стольких лет бродяжничества работаю в академическом институте, и занимаюсь любимым делом, а за это еще и зарплату дают. Все меняется, может, чем черт не шутит, и попробовать другую жизнь, которую я всегда себе сам выдумывал? Сходить одной ногой в Зазеркалье?