Набоковская Европа

…Вот, говорят, жила авантюристка, выдававшая себя за царевну Анастасию, якобы спасшуюся от расстрела. Что там было правдой, никто не знает, у самой-то дамочки была частичная амнезия, но что-то она точно помнила из своего царского детства, что заставляло сомневаться в ее авантюризме. Сын доктора Боткина признал ее, еще какая-то из тетушек, но остальные члены семьи Романовых не хотели даже глядеть в ее сторону, не хотели делиться с лишним ртом, поэтому удобнее было считать ее либо авантюристкой, либо сумасшедшей. Она и была «с приветом», потому что у нее был целый букет психических отклонений, связанных с амнезией и с раздвоением личности. Но не в этом дело. Я, когда отдыхал в Карловых Варах, встретился там с одним из Оболенских, приехавшим на курорт лечить свою подагру из Америки, где он и дружил с несчастной женщиной. И вот он, не принимая ничьей стороны в этом деле, говорил, что бедняга была вполне обеспечена мужем и через другие источники – интерес-то к ней был большой и не спадал, – так что узнать, точно царская ли она дочь или нет, ей надо было только для того, чтобы наконец-то понять, кто она такая. Ей нужно было определиться со своей личностью, больше ничего, никаких претензий на трон…

– Иди, справку для военкомата не дам, не хочу тебе портить жизнь, это ведь не только от армии справка…

Конечно, Вадиму было проще – он точно знал своих родителей и не претендовал на близость к царскому дому, знал, где и когда он родился, амнезией – даже частичной – не страдал, а вопрос оставался для него таким же острым: «Кто я?» Зачем и кому это надо было, чтобы из семечка выросло вот такое, как я, создание? Почему мне так нерадостно и боязно жить и почему в конце придется расстаться с этой бессмысленной, в общем-то, жизнью? Почему я все время чувствую какую-то свою вину? За что? А когда не могу ответить на этой вопрос, совершаю какую-нибудь мерзость, подлость, чтобы вина не была уж совсем беспричинной.

В армию идти не хотелось, пришлось поступать в институт, а уже после оттрубить год в армии. Институт дал ему знание английского языка, который он использовал как побег от советской действительности. Простые советские читатели были обязаны знакомству с зарубежной литературой милости переводчиков, а те полностью зависели от разрешения на перевод писателей некоммунистической ориентации. Вадим же и другие редкие в те времена знатоки иностранных языков бегали в зарубежные фонды библиотек и взахлеб пожирали всю находящуюся там по случаю литературу либо заглядывали в букинистические магазины. В одном из них у Вадима был свой блат, и там для него откладывали случайно залетевшие в Союз западные книги, заодно и поставили «на учет» неблагонадежности в «органах» как любителя «тамиздата». Чтобы расширить возможности узнавания бесцензурного мира, Вадиму пришлось учить и французский с итальянским. Хотя этого ему было мало. Надо было что-то делать для своего освобождения от советских пут, хотелось жить так же, как в прочитанных про другую жизнь книгах. Но подавать на выезд было небезопасно и хлопотно, собирать все эти подписи, справочки не было сил, тем более что по историям с другими людьми он знал, что могут не дать разрешения, после чего жизнь вообще превращается в ад. И так его ни на какую работу не берут без вступления в комсомол, ну хоть приработки остались, а если он начнет выездную кампанию, то вообще по миру пустят или, чего доброго, посадят.