Набоковская Европа

Странно, но его отпустили, никаких бумаг подписывать не заставили и даже повязку на глаза не надевали, так что даже много лет спустя Вадим узнавал тот дом, где с ним велась профилактическая беседа с отеческим благословлением на брак. А вот уже в переходе к метро, где сначала не было ни души – метро было давно закрыто и идти по переходу было бессмысленно, – вдруг откуда-то появились трое подвыпивших весельчаков, которые, проходя мимо, сначала решили подшутить, а потом так же весело устроили ему мордобой. В конце, попинав от души, один из пьяных нагнулся и прошептал на ухо: «Женись, пока не поздно. Или все по своей Хиросиме сохнешь? И не ходи, куда тебе ходить не положено». Все встало на свои места, неизвестно только, откуда они узнали про детские Вадимовы фантазии о женщине-японке? И все же Вадим был рад своей победе, больше к нему с предложениями не обращались, а он держался от валютных мест, как и указывали, подальше, но приработки стали исчезать.

– Старик, сейчас не сезон на переводы, уж извини, – говорили его работодатели в творческих союзах, стараясь не смотреть прямо в глаза. К другу, у которого снимал угол, неожиданно должны были нагрянуть родственники из провинции. Жить без прописки, работы, жилья и денег в Москве было абсолютно невозможно. И дьявольское напутствие в брак все чаще приходило на ум. А раз пришло, больше не давало ни о чем думать. И пошли браки один за другим. Каждую последующую жену он ненавидел больше предыдущей, чувство носило кумулятивный эффект, и вот уже третья жена была не только плоха сама по себе, но и вызывала на себя раздражение предыдущими двумя.

– Ненавижу, всех баб ненавижу, подлые, коварные, с вечным инстинктом к размножению. И куда плодятся? Мир и так сошел с ума, все эти ракеты, экология, армии, говорят, и пресная вода скоро кончится, и льды в Антарктиде растают… Зачем плодить нищих, несчастных, когда и так полная неуверенность в завтрашнем дне, не говоря уже о дне сегодняшнем?

Ему казалось, что он вообще бесплодный и дети эти берутся не пойми откуда, в каждом пытался найти чужие черты, а потом безвольно соглашался со случившимся, расплачиваясь таким образом за прописку, домашний уют, обеды и однообразный семейный секс. Секс ему нужен был постоянно, и с тех пор как чудные западные женщины стали для него «табу», можно было надеяться только на случайные встречи с соотечественницами, дважды приносившими ему несчастье в виде неприличных болезней. С женами было безопасно, секс и любовь были у него по разным ведомствам. Любовь, вернее увлеченность конкретной женщиной, приводила к нервным гормональным срывам, а секс – все равно с кем – успокаивал, как будто вместе со спермой выходили из него все тревоги, психозы и наступало временное затишье, покой. Как молоко с медом успокаивает перед сном, так и секс был лечением, уходом от повседневных кошмаров, называемых жизнью. Когда нынешняя жена перестала вызывать у него желание, а это случилось довольно скоро – сразу же, как только он узнал про ее беременность, – Вадим начал придумывать себе разные женские образы, с которыми он хотел бы иметь секс, но как-то не довелось: с горячими и страстными негритянками, со звездами кино и модельного бизнеса, но лучше всего у него получался секс с вображаемой бразильской проституткой, а жена, наверное, относила эти неуемные порывы страсти на свой счет. Бог с ней, ему это было все равно – днем он ее не видел, она была на работе, а ночи он проводил в дорогих борделях Рио… Почему не с японскими гейшами, он и сам не знал. Наверное, боялся влюбиться, а бразильянку можно было трахать и трахать, но не мечтать о ней, забывая про все на следующее же утро.

…Давай, попробуем разобраться с твоими снами. Я, правда, не очень силен во всех этих символах, но кое-что из лекций по разоблачению психоанализа помню. Например, снится ли тебе комната? Если без дверей, то это символ мужского начала, если с балконом и дверьми – то женского, хотя мне до сих непонятно, при чем здесь балкон? Или вот, например, гора. Гора-то уж точно фаллический символ, но еще это и восхождение, духовность, и даже, в некоторой степени, свобода…