Начальник райотдела

Она наслаждалась великолепным зрелищем, Жданович, осознавший, что теряет прекрасную возможность проявить сыскные способности, уже не мог пойти на попятную, ему неловко было перед майором. Он потоптался у стола, теребя папки с делами, затем нехотя поплелся следом за ним. Контрразведчик, окинув прощальным взглядом кабинет, на мгновение задержался на портрете президента, будто мысленно разговаривал с ним. С многозначительным видом майор поправил пояс плаща, и стремительно вышел из кабинета, так ни с кем и не попрощавшись. Когда за мужчинами закрылась дверь, Юмашева спросила Резника, ехидно улыбаясь:

— Слава, может, поедешь вместе с мужчинами?

— Мать, не могу бросить тебя, ты ведь без меня пропадешь.

— Эт-точно, пропаду, как пить дать — пропаду. Поехали? — она вопросительно взглянула на Резника, затем на портрет президента. «Чем я хуже майора-контррразведчика, тоже буду разговаривать с портретом перед выходом на задержание опасного преступника. Ритуал у нас такой».

— Все взяла, ничего не забыла? — Резник посмотрел на Юмашеву, вдруг забыла что.

— Пистолет, наручники на месте, а бронежилет не люблю, тяжелый, грудь давит, бегать мешает, дышать. Жить мешает. Что для работы нужно? Воля к победе! Идем, мой молодой друг, — она обхватила Резника за плечи, и они так и вышли, минуя дежурную часть.

— Слава, наружка пока не нашла жену Карпова. И Коваленко не нашла. Они вместе, мое сердце-вещун подсказывает мне, что на вокзале нас ждет группа. Мне кажется, это мое последнее задержание? Группа — это не один Карпов, это уже серьезно.

— Сплюнь, — посоветовал Резник. — И никогда не каркай перед работой. Перед серьезной работой. Поехали!

— По коням!

Она закрыла глаза, вспоминая Московский вокзал, романтическую встречу с Андреем, его неповторимый запах, взгляд серых глаз исподлобья, нежные прикосновения ласковых рук, и еще что-то неосязаемое, неощутимое, без цвета и запаха, но что навеки объединяет двух незнакомых прежде людей. Даже если они проживут свои жизни вдалеке друг от друга.

— Почему ты решила ехать на Ладожский? — спросил Резник, и она открыла глаза.

— На Ладожском легче всего затеряться среди толпы. Карпов может быть только там, ошибка исключена, нас подстрахуют в Пулково и на других вокзалах. На всех отправных точках поставлены посты, всем работникам розданы приметы, установочные данные, предупреждены кассиры, диспетчеры, охранники. Так что, если интуиция подведет меня, другие выведут на правильный след. К тому же я ни разу не была на Ладожском вокзале. Слава, не мешай мне думать.

— О чем ты думаешь? О чем думает женщина вообще?

— О любви, о вечной и прекрасной любви, лишенной земной грязи и быта. Уверяю, что каждая женщина день и ночь думает только о любви. — Гюзель тихо засмеялась.

— А как же тряпки, шмотки, имущество, деньги, и прочая ботва? — Резник даже повернулся в ее сторону, словно не верил ей.

— А они и думают о любви через призму всего того, что ты перечислил. Имущество, тряпки, шмотки — это все придаточные звенья для любви, всеобъемлющей и всепоглощающей. И не забывай, для женщины любовь — не всегда любовь исключительно возвышенная, они день и ночь молятся о любви ко всему земному.

— И при этом они требуют любовь неземную? Через призму земных привязанностей? — иронически скривился Резник.

— Ты, Славочка, не ехидничай, пожалуйста. Смотри в корень. Мужчина встретил женщину в красивом платье и полюбил небесный образ? А платье — это часть земных забот, а любовь-то получается неземная. И образ — небесный. И вообще, Резник, не путай меня, я не специалист по любовным делам, — она крепко зажмурила глаза. Ей не хотелось ссориться с Резником перед сложным заданием.

— Сомневаюсь, что ты — не специалист по любовным делам, — проворчал Резник, искоса поглядывая на нее, но Юмашева так не открыла глаза, она продолжала пребывать на том ночном вокзале, где встретилась с Андреем. А сейчас ей хотелось взглянуть на вокзал, на который она так и не приехала в тот вечер.

«Я никогда бы не узнала, что могу любить, если бы в тот вечер поехала на Ладожский…»

— А на Ладожском стоят посты? — грубовато спросил Резник, прервав ее сладостные воспоминания.

— Слава, на Ладожском вокзале стоит самый суровый пост. Все схвачено, преступник не уйдет, даже если мы с тобой попадем в пробку. Не дай бог! — воскликнула она и бросилась к окну, вдруг и впрямь пробка угрожает им, но по дороге шли редкие машины, вспыхивая огнями, вырывающимися из темноты. — Скорее бы уж весна, зима надоела, этот длинный месяц февраль измотал все нервы.

— А мне все равно, что зима, что весна, — Резник ухмыльнулся, — не обращаю внимания на перемену сезонов.

— Какой-то ты бездушный, Слава! Даже общение со мной на тебя не действует. Ты не меняешься.