Начало

К половине одиннадцатого подошли к моргу знакомые отца с завода, мои друзья и мама с родственниками. Санитары вынесли гроб, мама заплакала навзрыд. Я боялся смотреть, но потом пересилил страх и подошёл ближе. Отец в гробу был совершенно на себя не похож. Лицо незнакомое. Глаза сощурены, словно он через щели между сомкнутыми веками следит за происходящим. Морозов спросил у меня: «Нужна ли панихида?». Я попросил, чтобы слов никаких не было. Он понимающе закивал головой, отошёл в сторону и громким фальшивым голосом сказал: «Объявляется гражданская панихида». Стали один за другим выходить и говорить речи те люди, которые, видимо, с отцом на заводе работали, но с которыми отец ничего общего не имел. Говорили всё больше пустые, ненужные слова, от злости на которые у меня вскипала кровь. На женщин слова подействовали, они стали плакать в голос. От женского плача чувство ненависти к ораторам усиливалось. Хотелось всех разогнать и прекратить это пустословие.

На кладбище купили крест, его нёс начальник, крестник и друг отца Виктор Чуркин. Начальник отдела, секретарь парткома, в душе глубоко верующий человек. На кладбище прощались долго, мама никак не могла отойти от гроба. О похоронах в двух словах не скажешь, надо говорить долго и подробно. Остался отец лежать среди берёз на Щербинском кладбище. А мы вернулись в Москву, сели за стол с водкой. Стали пить и его поминать. Самое страшное, чего я боялся, что из поминок сделают праздник. Этого не случилось. Все тихо и мирно ели, пили. И потихоньку уходили, сказав несколько слов. Только Морозов нёс что-то пустое.

Я и Борис напились и нас рвало всю ночь. Женька спал спокойно.

15 октября 1987 года, четверг

Утром завтракали втроём: я, Борис и Женька. И на работу поехали вместе. У Жени с одиннадцати часов начинается работа, а у нас с восьми.

На работе мне все высказывали своё соболезнование. Толя, обещавший написать заявление на помощь и собрать с коллектива деньги, ничего не сделал. Да теперь уж и не к чему.

На работе всё, как было. Дождавшись одиннадцати часов, мы с Борькой пошли «обедать». То есть прогуляться по городу. У какого-то жильца из квартиры так бойко текла вода через стену, что затопила обувной отдел универмага.

В шестнадцать пятнадцать Михалёв, наш секретарь, открыл комсомольское собрание. Зачитал отчётный доклад, попросил обсуждения.

Вставали молодые люди и по очереди что-то говорили о добровольной дружине, об оперотрядах. Закончилось всё выбором комсомольского актива, а затем выбором секретаря комсомола. Мне в какой-то момент стало даже неловко. Марина Морина очень хотела стать секретарём. Кричала, плакала, клялась, убеждала. Но Михалёв предложил мою кандидатуру и все единодушно, не скажу единогласно, так как Морина была против, — за меня проголосовали. Тут же Миша снял с себя значок и повесил на мою грудь, символизируя таким образом передачу власти. Актив хотел остаться и поговорить о делах, я попросил всё отложить до завтра.

Вышли вдвоём с Борисом и поехали к нему домой. Я так устал от своей квартиры за время поминок, что не хотелось туда возвращаться. У Бориса дома жена и сын. Посмотрел я, как Борис купал сына в ванночке. Трогательная картина. Захотелось семью, жену, сына.

Мы вышли на улицу позвонить. Мать в таком состоянии, что волновать её по пустякам нельзя. Дома, оказывается, дядя Вася, отцов родной брат. Один он остался из всей семьи. В течение месяца потерял двух братьев.

У Бориса я ужинал, пил чай, домой приехал поздно. Все уже спали. Дядя Вася стонал во сне и ворочался с боку на бок.

Глава 11 Ищу режиссёра

16 октября 1987 года, пятница

Приехал на работу, а там Андреич пьяный, весёлый, меняется с суток. Поздравил меня с высоким назначением. Имелось в виду секретарём комсомольской организации отдела.

Пришёл Толя, обрадовал. Сказал, что в связи с моим «высоким назначением», мне вышла премия за этот квартал. Марина Авдеева принесла развратную книгу итальянского автора и всем давала читать из неё выдержки. Ленка, сидя в кресле, с наслаждением зачитывала вслух целые картины про изнасилование женщины и об интимных встречах героини с мужчинами. Пожилыми сотрудницами Ленкино славословие воспринималось в штыки. Нет у нас женщин, испытавших любовь, хотя бы мгновенную. Все несчастные и страдают от своего несчастия.

Ходил к Мише Михалёву, перенимал из рук в руки элементы комсомольского владычества. Забрал документацию и долго слушал его наставления, думая о своём. А именно, когда же встречусь с глазу на глаз с моей Таней? Пока вёз бумаги в мастерскую, в лифте мельком повидался с «королевой». Она при людях даже не здоровается со мной.

Привёз документацию в мастерскую, все забегали. Толя освободил два ящика в письменном столе, для бумаг. Вертел в руках печати и комсомольские билеты, листал книги. После того, как документацию убрали, пошли с Толей на Лабораторный. Работы там не было, он просто хотел без свидетелей со мной поговорить.