Начало гражданской войны

Неужели у Хорвата и его министров так мало мозгов, что они не могут понять, что с их несколькими сотнями вольницы, сдобренной наемными хунхузами, можно сжечь одну-другую деревню, перепороть несколько десятков крестьян, но делать это можно, имея чехов впереди и китайские войска сзади? Такие безумные распоряжения гибельны, ибо порядка восстановить не могут, но зато поднимают за собой бурю ненависти и желания отомстить; последнее вполне осуществимо, ибо насильники не так уже сильны, а со времен революции население привыкло к тому, что начальство можно хватить и дубьем, коли оно не нравится или колется.

Самое же скверное то, что такие дикие выходки в конец губят самую идею новой власти, ибо ярко показывают населению, что несет ему эта власть, сливающаяся немедленно в его представлении с возвращением старого режима и новой мести.

Господа, схватившиеся за власть, ошалели и думают, что все старое вернулось обратно, и им можно управлять и расправляться по прежним полицейским шаблончикам и по заветам Держиморды; они забывают, что сейчас в их распоряжении нет ни армии, ни полиции, ни всех средств государственного аппарата, но зато против них стоит все то, что привила населению революция, — свержение и развенчание всех бывших богов и разложение многих задерживающих центров.

Весь трагизм и вся безнадежность положения и заключается в этой неспособности разумно учесть все происшедшее за последние полтора года. При таком начале приходится очень бояться, что хорватовщина России не устроит и из ямы, куда последняя свалилась, ее не вытащит.

Пока что два правительства сидят на концах Приморской области, обливают друг друга помоями и уязвляют разными разоблачениями, — поучительная картинка для будущих подданных!

23 июля. Самойлов назначен начальником тыла всех российских войск; видел у него проекты всех штатов и сметы расходов; цифры получились весьма внушительные: только по интендантской смете на полгода требуется 150 миллионов рублей. Все штаты раздуты до невозможного; имеется даже управление запасной бригады, в которой нет, да и не будет, вероятно, ни одного солдата, но зато есть два генерала, несколько адъютантов и бригадные: врач, священник и пр., и пр. Бригада эта придумана нарочито, чтобы устроить некоторых лиц; пронырливые молодцы прямо выдумывают для себя должности, сами составляют штаты, пишут проекты приказов о своем назначении и проводят все это с молниеносной быстротой.

Назначения идут по принципам керенщины, т.-е. независимо от стажа, а по изволению власть имущих.

Количество личных адъютантов, этого мерзейшего отзвука старого прошлого, грозит сделаться анекдотическим.

Умножились весьма и вертихвостки, именуемые для приличия сестрами милосердия (на одну настоящую рабочую сестру приходится штук девять таких кузин); это нарочитое удобство для женолюбивого начальства. Хоть бы вспомнили, какую ненависть навлекло на себя на фронте начальство и офицерство самым бесцеремонным развратом с этими авантюристками, замаравшими святой образ настоящей сестры.

В угаре надежд, поднятых свержением в Сибири большевизма, померкли уроки прошлого, и все жадно тянутся к старым источникам кормежки, благ, преимуществ и наслаждений; все чавкают оголодавшими челюстями, испускают похотливую слюну и неспособны видеть будущего — темного, грозного, безвестного.

24 июля. Владивостокские газеты подтверждают своими сообщениями, что в Приморской области царит невероятнейший хаос; самые разноцветные и разноплеменные влияния и комбинации распоряжаются, приказывают, указывают, но слушаются только японцев и чехов, ибо за приказами тех и других стоят внушительные кулаки.

Харбинский «Вестник Манчжурии» задыхается от славословий временному правителю и изощряется в фабрикации самых розовых известий. Приехавшие с «восточного фронта» с увлечением рассказывают, как расправлялись победоносные харбинские спасители с непокорным населением и как отдавали на расправу наемным китайским солдатам захваченных большевиков; подлые харбинские реваншисты захлебываются от наслаждения.

26 июля. Всероссийский правительственный курьез продолжает болтаться на запасных путях станции Гродеково; положение стало настолько нелепо, что даже харбинские хорватовцы закисли; наиболее оптимистичные продолжают распинаться на тему, «что такой осторожный и умный государственный (с каких это пор?) деятель, как Хорват, никогда бы не рискнул на предпринятый им шаг, если бы все не было прочно обеспечено; очевидно, что вопрос в каких-то деталях и надо потерпеть».

28 июля. Во всей линии воцаряется полная реакция со всеми скверными нажимами старого режима; «слово и дело» поручено старому полицейскому ярыжке, а ныне главному конфиденту Хорвата подполковнику Арнольду.