Начало православной публицистики:Библия, апологеты, византийцы

Кто больше Василия почитал добродетель, или наказывал порок, или оказывал благосклонность к отличившимся и суровость к согрешившим? Часто улыбка его служила похвалой, а молчание — выговором, подвергающим злое укорам собственной совести. Но если бы кто был неразговорчив, нешутлив, не охотник до собраний и многим не нравился тем, что не был всем для всех и не всем угождал, что из этого? Для имеющих ум не скорее ли заслуживает он похвалу, нежели порицание? Разве иной станет винить льва за то, что смотрит не как; обезьяна, но грозно и царски, что у него и прыжки благородны, вместе и удивительны, и приятны, а представляющих зрелище будут хвалить за приятность и снисходительность, потому что угождают народу и вызывают смех громкими пощечинами друг другу? Но если бы и того стали мы искать в Василии, кто был столько приятен в собраниях, как известно это мне, который всего чаще имел случай видеть его? Кто мог увлекательнее его беседовать, шутить назидательно, поддевать, не оскорбляя, выговора не доводить до наглости, а похвалы до потакания, но в похвале и выговоре избегать неумеренности, пользоваться ими с рассуждением и соблюдая время, по законам Соломона, назначающего время всякой вещи (Еккл. 3, 1)?

Но что это значит в сравнении с совершенством Василия в слове, с силою дара учить, покорившею ему мир? До сих пор медлим еще у подножия горы, не восходя на ее вершину, до сих пор плаваем по заливу, не пускаясь в широкое и глубокое море. Думаю, если была (Ис. 27, 13) или будет (1 Кор. 15, 52) труба, оглашающая большую часть воздуха, если представишь или глас Божий, объемлющий мир, или, вследствие нового явления и чуда, потрясающуюся вселенную, то этому можно уподобить голос и ум Василиев, которые настолько превзошли и оставили ниже себя всякий голос и ум, насколько превосходим мы сущность бессловесных животных.

Кто больше Василия очистил себя для Духа и приготовился, чтобы стать достойным истолкователем божественного Писания? Кто больше его просветился светом знания, проник в глубины Духа и с Богом исследовал все, что известно о Боге? Кто обладал словом, лучше выражающим мысль, так что по примеру многих, у которых или мысль не находит слова, или слово отстает от мысли, не имел он недостатка ни в том ни в другом, но одинаково достоин похвалы за мысль и за слово, везде оказывался равен самому себе и в подлинном смысле совершен? О Духе засвидетельствовано, что Он все проницает, и глубины Божия (1 Кор. 2, 10), не потому, что не знает, но потому, что наслаждается созерцанием. А Василием испытаны все глубины Духа, и из этих-то глубин почерпал он нужное, чтобы исправлять нравы, учить высокой речи, отвлекать от настоящего и переселять в будущее. Хвалятся у Давида красота и величие солнца, скорость его движения и сила, потому что оно сияет как жених, величественно как исполин, и проходя дальний путь, имеет столько силы, чтобы равномерно освещать от края до края и по мере расстояний не уменьшать теплоты (Пс. 18, 6, 7). А в Василии красотой была добродетель, величием — богословие, шествием — непрестанное стремление и восхождение к Богу, силой — сеяние и распространение слова. И потому мне без колебания можно сказать: по всей земле прошел голос его, и до пределов вселенной слова его, что Павел сказал об Апостолах (Рим. 10, 18), заимствовав слова у Давида (Пс. 18, 5). Что другое делает сегодня приятным собрание? Что услаждает на пиршествах, во дворах, в церквах, увеселяет начальников и подчиненных, монахов-отшельников и киновитов, людей бездолжностных и должностных, занимающихся философией внешней или нашей? Везде одно и величайшее наслаждение — это писания и творения Василия. После него не нужно писателям иного богатства, кроме его писаний. Умолкают старые толкования Божиего слова, над которыми потрудились некоторые, провозглашаются же новые, и тот у нас совершеннейший в слове, кто особенно хорошо по сравнению с другими знает писания Василия, имеет их в устах и делает внятными для слуха. Вместо всех один он стал достаточен ученикам для образования. Это одно скажу о нем.