Над кем не властно время (СИ)

Было странно стоять в вагоне метро с велосипедом, ловя взгляды других пассажиров. Ребята вышли на поверхность, доехав до станции Беговая. Оттуда добрались до ипподрома. Лева повел друга к незаделанному проходу в ограде, и мальчики вскоре оказались внутри, на одной из беговых дорожек. Ристалище было безлюдно и пусто, с трибун на двух новоявленных спортсменов с одним велосипедом на двоих никто не взирал, но все равно возникало странное впечатление. Трудно было поверить, что там, за трибунами на обычной улице идет своим чередом повседневная городская жизнь. Здесь, в этой гигантской чаше воображение уносилось к древним римлянам с их колесничными бегами, о которых друзья читали в книжке А. Немировского "Белые, голубые и собака Никс".

И вот тут-то рыхлый маленький Лева поразил Максима своей неожиданной прытью. На велосипеде он ездил так уверенно и резво, что в мгновение ока уносился в невообразимую даль. Когда же приходила очередь Максима, тот лихорадочно крутил педали, боясь потерять равновесие, то и дело останавливался, ставя одну ногу на землю, и тогда его легко догонял шедший за ним вразвалочку Лева.

- Тебе надо больше спортом заниматься, - сказал ему Лева, когда они ехали обратно. - Нельзя же все время только задачки решать.

Максим недовольно передернул плечами. Голова его и сейчас была занята очередной задачей, и отказываться от этого своего пристрастия ради сомнительных потных удовольствий спорта он не намеревался.

Раз в месяц семейство Олейниковых собиралось перед телевизором и смотрело очередной выпуск кабачка "13 стульев", где гротескно забавные и в то же время правдоподобные парочки, как Тереза и Владек, Моника и Профессор, красивые пани Катарина и пани Зося, и прочие паны и пани - обменивались друг с другом остротами - иногда невпопад, иногда очень удачно. В промежутках посетители кабачка танцевали и как бы пели модные песни голосами модных певцов - чаще всего на польском языке.

В эти минуты семья выглядела идиллически. Сторонний наблюдатель порадовался бы, увидев рядом эти три головы: черноволосую мамину с ее круглой прической "каре" и челкой, папину со светло-каштановой шевелюрой и голову Максима с коротко остриженными, в соответствии со школьными требованиями, и все же вьющимися темно-каштановым волосами. Все трое почти одновременно подносили ко рту кусочки ореховых вафель. И смеялись они в одних и тех же местах, одним и тем же фразам, переглядываясь и радуясь этому единству в понимании юмора, этому смеху сообщников.

Некоторые из наиболее удачных шуток Максим помнил и годы спустя. "Границу лучше всего переходить в толпе, чтобы не привлекать к себе внимания". Или, быть может, это была шутка из КВН?

Смех переживался Максимом как рождающаяся из какой-то внутренней точки в теле, распространяющаяся во все стороны шипучка, которой необходимо дать выход, иначе она так и будет пениться и клокотать, чтобы вырваться наружу в совершенно неожиданный момент. Труднее всего было душить в себе смех, если остроумная фраза из телепередачи вдруг всплывала в сознании через несколько дней. Например, на уроке обществоведения, где смертельно серьезная Ада Георгиевна, выбрасывая сжатую в кулаке руку, с пафосом говорила о монополиях в эпоху империализма: "Это государства в государстве!". Даже тихий подавленный смешок, даже едва уловимая улыбка глаз были в эти мгновения более, чем неуместны, и могли навлечь на нечаянного насмешника множество неприятностей.

По вечерам отец слушал радиостанции, которые в народе называли "вражьими голосами". Несколько коротких позывных и последний - подлиннее. Отчетливый женский голос на правильном русском, но с интонацией, резко контрастирующей с левитановской сталью советских дикторов, сообщал: "Вы слушаете радиостанцию Голос Америки из Вашингтона на коротких волнах в диапазоне...". Обычно диапазон и имя диктора были последним, что можно было расслышать без помех. Затем врывался шум, в котором, казалось, были искусственно соединены рычание диких зверей, грохот заводов победившего социализма и рев соревнующихся на гоночной трассе тракторов. "Хрр-брр-трр!". И сквозь эту какофонию, прильнув ушами к желтой ребристой поверхности спидолы, отец умудрялся что-то разобрать.

Впрочем, в некоторые дни помех не было. "Тарахтелка вышла из строя", - комментировал отец. Или: "Глушильщик заболел". Однажды "Немецкую Волну" не глушили целую неделю подряд, и отец с сыном беспрепятственно слушали главы "Архипелага ГУЛАГ", за которыми следовала запись песен Булата Окуджавы. В песнях не было ничего политического. Очевидно, ведущий программы ставил их просто потому, что они ему нравились.

Перед началом передач отец обходил квартиру, приглашая жену и сына присоединиться к прослушиванию. "Би-би-си!", торжественно произносил он, держа в руках транзистор. Мать отрицательно качала красивой головой, и в черных ее глазах мелькало выражение скуки и раздражения. Максим иногда слушал голоса вместе с отцом, если глушение было не очень сильным.