Над маковым полем

– Можно ли вас увести, юная принцесса? – шепчет в ухо Купидон.

– Конечно, – млею я, – я для этого рождена. Чтобы меня далеко уводили, – лучусь интригой. Деликатно оставив сладости в покое, выхожу из-за стола. Пай-бой и гуд-гёрл, тесно прижавшись, идут по мраморному полу.

– У меня есть одна новость для тебя, – серьёзно останавливается Купидон.

– И какая? – пританцовываю я.

– Надеюсь, хорошая, – сглатывает он.

– И?

– И… я тебя люблю! – бархатисто выпаливает он, обводя мою талию и притаскивая к себе.

И я таю, словно C12H22O11 в чае. Его признание блаженней конфет Коркунова, медовей пыльцы и густого нектара. Ноги подгибаются от расслабления. Кажется, что даже каблуки подворачиваются и падают, как Башни-близнецы.

– Ах, – изумляюсь я, краснея и отводя взгляд.

– Это тебе, – продолжает обвораживать меня ангелок, вынимая пышный букет свежих тюльпанов.

Их светлые невинные бутоны покрыты каплями росы, и я думаю, что именно так выглядит март: легко и воздушно. Цветы как нельзя лучше подходят к моему образу, и слёзы умиления, словно роса, застывают на веках и на века.

– Это так трогательно, – только и произношу, тянясь к его абрикосовым устам. Кажется, так называли губы поэты медного или свинцового, или какого там века.

– Какое омерзительное глумление! Это же вандализм! Святотатство! Я не позволю так ругаться над моим рестораном! – одёргивает меня свирепый, но хриплый клич бородатого карапуза, похожего на медведя. Его палец возмущённо смотрит на кальмары люстр, а сам он лопается от негодования.

– Это Колобок, – бегло цедит Купидон.

– Ты уволен! – гневно трясётся Колобок.

– Но за что?

– В договоре чётко прописано, что сотрудникам заведения запрещается дарить цветы и делать признание в любви в рабочее время! Если вы что-то забыли, гнусный человек, то прошу повторить пункты 28.2 и 28.6! – гремит медведь.

– Что ж, в таком случае, я с радостью покину Вас, дорогой Колобок Колобкович! – драматично вздыхает Купидон. – Я глубоко признателен Вам за тёплый приём и отцовское отношение. Вы все стали мне настоящей семьёй… Ах, – сморкается он в выдуманный платок, – но сейчас я вынужден вас оставить! С собой заберу только добрые и смешные воспоминания. Прощайте! – машет платочком он, беря меня под локоть.

Важно вышагивая, мы забираем наших сытых друзей и выныриваем в «Тётушку Землю».

– Классно посидели, – ковыряется во рту зубочисткой Дали.

– Но Купидона уволили! – топаю я, словно капризная Нэнси.

– Нет, детка, – чмокает меня в румяна Купидон, – я стал свободной птицей. Теперь ничто меня не держит. Могу позволить себе всё что захочу. Больше меня не сковывают обязанности и однотипные функции. За моей спиной вырос пропеллер. Мне кажется, что я могу включить его и улететь.

– И куда это? – спрашивает Лох с горькой миной.

– Не знаю. Куда-нибудь очень далеко. Не то чтобы здесь плохо, а в абстрактном «там» лучше – вовсе нет. Просто я рождён для путешествий, полей и полётов.

– Полей и полётов, говоришь? – замирает Андерсен.

– Угу, – небрежно махает кудрями Купидон, – полей и полётов. Пронесусь над всей планетой, над каждым скромным деревенским уголком, над каждым мегаполисом. Познакомлюсь с причудливыми традициями и обрядами. С местной кухней. Попробую питахайю. Открою бар с коктейлями, – мечтает парень.

– А на какие, собственно, шиши? – всё ещё мучается с зубочисткой Дали.

– А зачем мне шиши? Птицы денег не имеют. У них крылья есть. А у меня пропеллер. Мечта.

– Ну ты и романтик! – тащусь я.

– Романтик, это точно, – задумчиво повторяет Купидон, словно горное эхо.

Моё горное эхо.

Макморфий

Сердце Лоха разбито. Купидон предал его. Он вообще никогда не был нужен Купидону. Лох сидит на унитазе и, словно акварель, стекает вниз. Словно туалетная бумага. Словно переваренный омлет с сосисками. Его сердце пустило трещину. Оно истекает кровью.

Огромная доза штампов.

Лох рассматривает своё скукоженное, как заветренное яблоко, лицо и винит во всём внешность. Конечно, его готический ангел никогда не ощутит укол страсти, глядя на его сальные патлы. Никогда не притронется к ягодицам своими горячими ладонями и не простонет «Летс гоу ту бэд, бэд бэби». Ему важна только Мэрилин. Несчастная анорексичка в ремиссии. Ему важны только кулинарные рецепты и хитрости обслуживания. Экстравагантный прохвост. Пленительный негодяй. Лох дрочит, представляя его язык гранатового цвета. Узкие плечи. Точёные пальцы. Худые бёдра. Пухлые губы. В Купидона так легко влюбиться!

Но как только Лох перекумарился, его голубчик потерял интерес к другу по галлюцинациям. Стёр его из пятиугольника общения. Но неужели, чтобы тебя замечали, нужно болеть? Зависеть? Умирать? Лоха снова тянет в белую дыру. Его снова манит прелестный мираж. Лох висит на лобковом волоске от пропасти.

Несколько бессонных суток парень проводит, слушая Нирвану и гадая, стоит ли признаваться своему Амуру в любви. Вдруг тот не поймёт и засмеёт Лохматого? Вдруг он скажет: «Посмотри на себя, ушлёпок малолетний!»

Или:

«Отвали от меня, педераст обдолбанный!»

Или:

«Не позорься, чувачок! У меня есть Мэрилин».

Или:

«Вот умора! Ты насмешил!»