Над нами миллион высоты

— Нет города в Советском Союзе, куда бы я не писал. Ответ один — не проживает! — Он положил бумаги на стол.

— В Клим писал?

— Коль Москва ответила — нет, куда уж... Что там за город Клим? Не верю я...

— Родня у нее есть?

— Когда наступали на Вильнюс, я стал было писать ее отцу. На четвертое письмо — это уже в Восточной Пруссии — ответил председатель сельсовета. Сообщил: моего тестя в сорок третьем году убили каратели. Кончи­лась война. В июле мы вернулись из Германии и обосно­вались в К... Я собирался поступать в академию. Перед отъездом заглянул на родину Алеси. Шел пешком через лес. Подхожу, стал глядеть: где же деревня Борки? Только старая груша на бывшей околице, а дальше — размытые дождями печи да трубы. Вышел на улицу и едва отыскал третью хату по правой стороне. Раздвинул лопухи, а там в куче глины несколько разбитых зеленых изразцов. У тестя была зеленая голландка. Рядом то, что осталось от сада, где мы когда-то сидели с Алесей. На меже — здоровенный валун. Посидел на нем малость и в дорогу, На опушке леса встретил человека. Спрашиваю:

— Издалека сами?

— Из Селищ,— отвечает.

— Может, знали Сильвестра из Борков?

— Как не знать... Хорошо знал Сильвестра... Там, где были Борки, теперь пусто и страшно. В сорок третьем, на рассвете как-то, Борки окружили каратели. Людей согна­ли в колхозное гумно, заперли и сожгли заживо. И дерев­ню сожгли...

— А дочери Сильвестра знать не пришлось?

— Что нет, то нет...

Я попрощался и пошел...

Лущицкий прикусил губу, задумался. Походил молча вдоль стола, поднял голову, взглянул на письма.

— Это, брат, бумажки. Надо тебе ехать в Клим и само­му разобраться...

— Только у Бальзака полковник Шабер вылез из мо­гилы. Больше что-то не слыхать было ничего подобного,

— Я на твоем месте взял бы отпуск и поехал.

— А что ты думаешь...

6

Смирин вышел от Лущицкого. Ветер рвал полы шине­ли, дико завывал в подворотнях, раскачивал на столбе фо­нарь, и свет от него то падал на аллею, то отбегал далеко за дом.

"Накрылись сегодня полеты,— глянул Смирин на тем­ное небо.— А форточку я, кажется, не закрыл. Наверное, ветер уже разнес стекло вдребезги..."

Подходя к своему спящему дому, он загодя достал из кармана ключ. На ощупь отпер дверь, щелкнул выклю­чателем. Опершись о стол, заваленный книгами, глянул за штору. Форточка была на крючке.

Он вздохнул и задержался у кровати, застланной крас­ным покрывалом. Поверх коврика, где на зеленом фоне были вытканы горы и — на переднем плане — громадных размеров лось, в овальной рамке висел портрет сына. Ле­нинградский фотограф не поскупился на краски, нарумя­нил круглое личико мальчонки, с беззаботной улыбкой стоявшего на мраморной скамье.

Ощущая, как в груди разливается тепло, Смирин сдви­нул шапку на затылок, встал коленками на кровать. Долго всматривался в распахнутые глаза сына, наконец прошептал: "Василек мой, какой бы ты был теперь..."

Сдерживая себя, отошел от портрета и сел в кресло. За­думался о своем житье-бытье.

Когда учился в академии, товарищи, с которыми жил в одной комнате, наведывались в общежитие медицинско­го института на Петроградской стороне. Двое из них там и нашли себе жен. Не раз звали с собою и его, обещали по­знакомить с красавицей студенткой. Советовали смириться с тем, что натворила война. От этого Смирин еще пуще расстраивался, воспоминания подступали с новой силой, и он одевался, шел на набережную Невы, долго бродил по ней, пытаясь совладать с нахлынувшей болью. В каком-то далеком уголке сознания теплилась, не угасала надежда, шептала, что надо продолжать поиски. И он писал, писал...

Сегодня решил послушаться Лущицкого. Срочной ра­боты, кажется, не было — можно попросить у командира отпуск.

С воскресшей надеждой, которая ширилась и начинала бодрить, Смирин легко встал и пошел на дежурство.

Положив голову на правую руку, за столиком спала Вера. Опущенные веки не дрогнули, когда за Смириным захлопнулась дверь. Он на цыпочках подошел ближе.

Свет падал на Верину щеку с ямочкой, на черные до синевы волосы и красивую белую шею. Припухшие губы по-детски розовели, время от времени едва заметно дви­гались. Во сне она еще больше похорошела, и Смирин, не тая восхищения, любовался девушкой. Защемило сердце, и он тихо-тихо прошептал:

— Верочка...

Дрогнули веки, и она подняла голову.

— О боже, уснула! Словно провалилась...— вздохну­ла она.

— А мне не спится...

Остатки сна с ее лица будто ветром сдуло, глаза загорелись надеждой, и она, вскочив с места, поправила во­лосы.

— Что же делать?..

А Смирин тем временем уже входил в свой кабинет. Он в самом деле не хотел спать — хотел говорить, делить­ся своими планами, новой надеждой.

С Верой он работал уже два года. Знал, как она попала в их городок. Сначала — обычная история: в последнем классе школы подружилась с высоким русоволосым пар­нем. Вскоре после выпускных экзаменов он уехал в воен­ное училище, а она поступила в фельдшерско-акушерскую школу. На каникулах встречались, гуляли вместе, и, как водится, дружба переросла в любовь.