Над окошком месяц

Вокруг Чернобыля были разбросаны вертолёты, и я по долгу своей службы был в ответе за всё, что было связано с ними и полётами. Однажды недалеко от станции, где был какой-то временный штаб руководства, ко мне подошёл командир вертолёта Ми-24рхр (специальный вертолёт радиационной и химической разведки) в весьма возбуждённом состоянии и обратился как к последнему звену, которое может чем-то помочь:

— Товарищ полковник, скажите хоть вы им, что так нельзя работать! Мы сегодня только пять раз пролетали над реактором. Как такси нас используют! Мы понимаем, что нужны данные, но определитесь, что нужно и соберите их в одном вылете, передайте другим специалистам: «Соберите всех в одну кучу». А они, не успеешь сесть, как бегут уже и требуют лететь опять. Мы говорим, что были только там, возьмите сведения у тех, что только что прилетели, они и слушать не хотят. Мы за один день получили больше пятидесяти рентген каждый! Вертолёт наш только по названию соответствует, а защиты экипажа никакой, он как сито!

— Боюсь, что ничем помочь вам не смогу, меня, как и вас, не поймут, сочтут за труса или ещё что пришьют. Но я на совещании обязательно об этом скажу Ивашкину, пусть он там наведёт порядок.

— Ивашкин? Да его там пинают, как хотят! Мне один из тех, что мы возили, сказал, что Ивашкина отчитывали как напроказившего двоечника, а он только мямлил в ответ.

С защитой экипажей, действительно, был непорядок. Вертолёт во время пролёта над реактором прошивался лучами насквозь, и то снаряжение, что было у каждого члена экипажа, защищало их не больше, чем марлевая накидка от холода. А выброс был адский! Я несколько раз пролетал над реактором и видел, как стрелка бортового дозиметра ударялась об ограничитель справа на шкале, зашкаливала, как говорят авиаторы. Относительное спасение нашли сами экипажи, когда на полигон подвезли листовой свинец. Тут уж каждый бросил себе на сиденье лист, да по бокам кое-где приспособили.

На полигоне было создано из «партизан» (призванных из запаса военнообязанных) несколько групп, они подсоединяли парашют к крюку на вертолёте и загружали в него мешки с песком и бором, закидывали свинцовые бруски. С последними сразу дело не пошло: бруски прорывали полотно парашюта и шмякались в пыль среди человеческого муравейника. Бог милостив: никого не пришибли! Потом кто-то из «партизан» предложил обрезать купол, а на стропы привязывать слитки. Это снизило, но не исключило, число падений увесистых болванок.

Дни стояли жаркие, пот заливал лицо, разъедал кожу, скапливался в респираторах, дышать было трудно, потому и висели они у многих под подбородком, как у лошади торба с овсом. Было заметно у многих пренебрежение элементарными способами защиты; люди не видели губительных лучей и не боялись их, тем более что на здоровье жаловаться грех, оно, кажется, нисколько не ухудшилось. Чешется кожа, хрипит горло, побаливает голова, — разве этого раньше ни у кого не бывало? Ерунда всё это!

Воздух на полигоне переполнен озоном, он ощущается не только лёгкими, но и ноздри чувствуют его жёсткость. Пыль, поднятая винтами вертолётов, не оседает, она густым облаком окутала землю, копошащихся на ней людей, закрывает солнце и небо.

Через несколько дней закончился свинец в слитках, потом листовой, появился в мешочках по 10 килограммов — это свозили со складов и охотничьих магазинов дробь. Мне, охотнику, больно было смотреть, как тоннами она исчезает в прожорливом жерле новоиспечённого Молоха, но ничего не поделаешь. Ради спасения человечества чем не пожертвуешь!

Работали с рассвета до темна. Спали по три-четыре часа. В густых сумерках заруливали вертолёты на стоянки, их слегка обмывали солдаты химрасчётов водой (называлось это дезактивацией), техники и механики заправляли и готовили их к следующему дню. Спать ложились за полночь, вставали в четыре, завтрак, аэродром, полигон, реактор, радиоактивная зараза, — и так до бесконечности.

В комнате нас было четверо: трое из БВО и примкнувший Чичков Олег, бывший наш, белорус, но потом уехал в ЗабВО за полковником, и вот по-свойски теперь живём вместе. Олег — шебутной парень, таких часто называют директорами паники или ещё как-то, но он хороший парень. С ним там случился маленький конфуз: из вертолёта, на котором должен был лететь Олег, выскочил борттехник-грузин (вертолёт принадлежал ЗакВО), зашвырнул в поле свой шлемофон и с напором заявил:

— Нэ полэчу з вашим Чичиковым! Вклучи-выклучи! Сам нэ знаэт, чего хочэт!

Со смехом и прибаутками уладили этот инцидент, правда за Олегом закрепилась после этого его новая историческая фамилия — Чичиков.

Нас всех одинаково ночью бил озноб, боролись с ним мы просто: полстакана спирта, чуть воды, пучок зелёного лука, обмакнутого в крупную соль, корка чёрного хлеба — и под одеяло. Озноб оставлял нас до следующей ночи.