Над пучиной

Она была, вообще, мало знакома съ житьемъ– бытьемъ народа. Но это полувоздушное жилище въ земляной нор, на высот двадцати саженей, въ виду лишь неба да безбрежнаго моря ее поразило!.. Она заглянула въ пещеру за дверью. Тамъ были прилажены дв койки, одна пустая, другая покрытая неказистой постелью; въ одномъ углу доска для кое-какой посуды, въ другомъ – потемнвшая икона съ теплившейся передъ ней лампадкой. Меблировка завершалась деревяннымъ сундучкомъ и крохотной желзной печкой. Натуральныя стны были кое-гд покрыты картинками изъ старыхъ иллюстрацій и модныхъ журналовъ. Все было чисто, даже ситцевая подушка и теплое одяло, сшитое изъ кусочковъ ситца, прикрывавшее снникъ да старенькій полушубокъ, служившіе постелью. Въ натуральныхъ же сняхъ, подъ сводомъ, стояла кадушка съ водой, таганокъ, ведро, метла, да кучка углей, прикрытая разбитымъ ящикомъ.

Старуха вынесла грубо сбитую скамейку, смахнула съ нея пыль фартукомъ и еще разъ попросила барышню приссть, отдохнуть.

Маша, между тмъ, прислонилась къ стн и спросила:

– А что-жь это, бабушка, ты нын одна?.. Гд же старикъ-то твой?

– А ныншней зимою скончался, царство ему небесное!.. Какъ разъ это о Николинъ день прихворнулъ что-то съ вечера, а къ утру и Богу душу отдалъ.

– Ишь ты!.. И никого тутъ у васъ не было при этомъ? Одна ты?.. Никто ему помощи не далъ?

– И-и!.. Какая у насъ помощь, двушка? Богъ съ тобою!.. Не пришло бы ему поры – и самъ бы еще отошелъ; а какъ часъ насталъ и послалъ Богъ по душу, – ну и скончался!.. Да тихо такъ, Господь съ нимъ! Я и не слыхала, какъ отошелъ… Уморилась я съ нимъ съ вечера; вьюга была, снгъ. Я печку-то растопила, – спасибо, добрые люди подарили намъ осенью печечку эту самую; а то, допрежде того, таганомъ мы съ нимъ въ холода пробавлялись, никакъ не возможно было согрться. А тутъ, я растопила ее жарко, да такъ-то сладко уснула, что чудо! На зар просыпаюсь, слышу – смиренъ старикъ. Ну, думаю, полегчало знать: уснулъ!.. А какое уснулъ? Какъ разъяснло, я встала, да къ нему: а онъ-то ужъ холодный!.. Насилу одла я его, да расправила, на койк… А то и въ гробъ не уложить-бы.

– Значитъ, спокойно старичекъ померъ?..

Тихо?..

– Должно быть тихо… А можетъ, что и сказывалъ передъ смертью, да ослабъ, кричать не въ моготу было, – я и не слыхала… Тутъ, вдь, крикомъ кричать надо, когда море разбушуется. Мы съ нимъ, отъ этого реву да плеску, совсмъ глухіе стали. А въ ту ночь такая вьюга была. Волны да втеръ шумли ужасти какъ. А я, на бду, уснула крпко…

«И какъ это все просто, Боже мой! – размышляла княжна, прислушиваясь къ безхитростнымъ рчамъ старухи. Живутъ словно птицы, всю жизнь проводятъ въ какой-то нор; умираютъ – безпомощно и не ропщутъ!.. Не жалуются, – такъ и быть должно… Вотъ жизнь! Вотъ люди!.. А мы-то?.. Да запри насъ на три дня въ такое подземелье, такъ мы-бы пропали!»

– Ну и какъ же ты справилась, бабушка, какъ онъ померъ?.. По снгу-то, по морозу, чай трудно было?

– Что-жъ длать?.. Сходила я къ батюшк, прислалъ онъ гробъ, да двоихъ людей; сосди пришли тоже на помощь, къ вечеру и схоронили. А что снгъ, такъ мы ко всякой погод привычны! Не даромъ двадцать лтъ прожили въ этой хатк.

– Двадцать лтъ?!. – вскричала Вра.

– Такъ, милая барышня. Двадцать лтъ съ полугодомъ ровнехонько минуло, какъ мужъ ее своими руками выдолбилъ.

– Но зачмъ-же?.. Неужели вы были такъ бдны, что не могли жить хоть въ лачужк, да съ людьми?

– А на что намъ людей?.. Богъ съ ними!.. Отъ нихъ мало добра, а больше горя мы видывали. Прежде мы, какъ въ Одессу пришли, на Молдаванк много времени жили, а посл сюда перебрались… Оно и по бдности нашей, и по работ, по мужниной, здсь намъ было жить сподручнй. Старикъ мой былъ каменоломъ промысломъ. Вотъ онъ отсюдова камень вырубалъ, да свозилъ на продажу, и вырубилъ себ эту пещерку… Намъ тутъ хорошо жилось, пока въ силахъ онъ былъ. А вотъ, какъ оставить работу пришлось, да жить чуть что не однимъ подаяніемъ, – тутъ тяжеленько стало!.. Да и то свыклись! И свыклись, и добрые господа насъ не оставляютъ… Особливо дачники здшніе, дай имъ Господи здоровья!

Вра Аркадьевна нащупала въ карман портмоне; но, съ непрывычки, ей совстно было ни съ того, ни съ сего, вынуть и дать ей денегъ.

«Уходя положу на лавку, она и возьметъ ихъ», – ршила она.

Пока барышня засматривалась на море, удивительно быстро мнявшее цвта и освщеніе, горничная продолжала свои распросы и «бабушка» словоохотливо разсказывала ей всю однообразную свою жизнь.

Не по своей, а по господской и родительской вол шла она замужъ шестнадцатилтней двкой за человка лтъ подъ сорокъ. Потомъ стерплась и сжилась съ нимъ до того ладно, что какъ погорли они и крпко обднли, она свово старика не разлюбила, а пошла вслдъ за нимъ, на заработки. Пришли они въ Одессу; строилась она тогда, рабочіе были нужны, хорошо оплачивались, а жизнь, въ т поры, очень дешевая была. Посл – куда! Вдесятеро все дороже стало; а что ужъ нын длается, – люди сказываютъ, сама она ужъ много лтъ въ городу не бывала, – такъ и не приведи Богъ!.. Совсмъ бдному человку житья нтъ. И воровство, говорятъ, озорничество завелось – бда какое!..