Над Волгой

Между тем Ольга открыла из столовой дверь направо и пропустила Володю вперед, в маленькую комнату. Черный рояль занимал три четверти комнаты, где вместо окна прямо в сад выходила стеклянная дверь. Снаружи к стеклу прислонился голубоватый сугроб, темные деревья стояли так близко, что, казалось, их можно тронуть рукой; за деревьями тихо угасала заря.

Все это — снег, деревья, заря — было как будто продолжением комнаты.

Едва они остались с Володей вдвоем, Ольга потеряла всю свою смелость. Не зная, с чего начать разговор, она села за рояль и шумно пробежала руками вдоль клавиш.

— Ты давно занимаешься музыкой? — спросила она наконец, потому что Володя молчал.

— Нет… Недавно.

Он был поразительно немногословен и мрачен, гость Ольги!

— Что же тебе сыграть? Что ты хочешь? — допытывалась Ольга.

— Я хочу… Ну… сыграй, пожалуйста, «Евгения Онегина».

— Что-о? — Ольга с удивлением поглядела на Володю и расхохоталась. — Так ты комик, оказывается! — одобрительно заметила она. — Но что же сыграть, в самом деле? Сыграю «Баркаролу» Чайковского…

Только теперь, когда Ольга играла, Володя мог свободно ее разглядеть. У нее были светлые волосы, заплетенные в толстую косу, серые смешливые глаза, оттененные, словно каймой, темными ресницами, немного большой рот, одна бровь чуть повыше другой. Что-то милое, как у всех Марфиных, было в ее неправильном и привлекательном лице.

Неожиданно Володя подумал, что ему нравится здесь, в доме Марфиных. В этом доме поскрипывают под ногами желтые половицы, в окна смотрит сад. Темные деревья за шторой, странное небо сквозь сучья, все в лиловых облаках, похожих на горы с золотыми хребтами. А какая большая семья! Весело! Соберутся, обсуждают-друг с другом все, что произошло…

Вдруг Володя спохватился, что не слушает игру Ольги. Мысли его где-то витают.

— Баркарола «Выйдем на берег — там волны…», — сказала Ольга.

Она кончила играть.

— Ну вот, — сказала она, пытливо вглядываясь в Володю. Володя молчал.

— Тебе надо познакомиться с Натальей Дмитриевной, — подумав, продолжала Ольга. — Жаль, что ты ее не знаешь. Наталья Дмитриевна — мой лучший друг.

Она закрыла крышку рояля и встала. Володя тоже встал, сообразив, что пора уходить.

— До свиданья. Значит, ты будешь у нас на вечере?

— Буду, если разрешит Наталья Дмитриевна. Да… вот еще что, Володя: я советую — остановись в докладе не только на симфонической музыке.

— Хорошо. Я обязательно… остановлюсь на всем этом.

Володю так и обдало жаром, до такой степени он самому себе показался глупым.

Теперь-то уж Ольга раскусила, конечно, какой он дурак!

Но она лишь удивленно на него посмотрела. Впрочем, Ольга весь вечер только и делала, что удивлялась.

Она позвала Шурика и вместе с ним проводила Володю до двери.

— Не беспокойся, Володя, — покровительственно говорил Шурик, — мы всё устроим. Ты мне скажи, если тебе еще что-нибудь надо организовать. Я организую сейчас же!

В небе неслись клубящиеся, как дым, и от лунного света белые облака, когда Володя вышел на улицу. Светлея, темнея, летели рваные, легкие клочья, летела им навстречу луна. Ощущение странно быстрого, тревожного движения охватило Володю. Резкими порывами дул восточный ветер, с каждым его рывком из-за дома поднималась волна широкого, протяжного шума. Шумел сад. И чудилось — невдалеке уже бродит весна, с капелью, туманами, грачиным переговором, с густыми, влажными запахами, от которых в висках и во всем теле тревожно и радостно стучит кровь. Вот случится что-то, придет…

ОТЕЦ

Только возвращаясь домой, Володя вспомнил об отце. Сердце окатил холодок. Сейчас, после вечера, проведенного у Марфиных, после «Баркаролы», неловко и стыдно было представить, что отец снова будет ругать его и кричать. «Где ты болтался, бездельник?» — спросит отец, бледнея от гнева. Когда он бледнеет, на его худом, с острыми скулами лице заметней воспаленные веки.

— Совести нет у тебя! — охнула бабушка. — Ушел из дому не пивши, не евши — и до позднего вечера. Я за день извелась.

Володя заметил: дверь комнаты при его появлении, скрипнув, закрылась. — Папа вернулся? — спросил он, входя в ярко освещенную, чистенькую кухню.

— Пришел. Дома. А ты повинись перед ним, мил человек. Нехорошо эдак-то перед отцом петушиться.

Бабушка взялась за вязанье.

Ее сухощавые, в синих прожилках руки проворно перебирали спицы. И сама она была сухощавая, легонькая, с маленьким, морщинистым лицом, седыми волосами, собранными на затылке в комочек, и неожиданно ясным взглядом темных, невыцветших глаз.

Сколько помнил Володя, она никогда не сидела без дела.

— Пробовала я допытаться о Павлушиной заботе. Куда там! Разве выспросишь у такого? А не ладится. Вижу. Сам-то ты ничего не приметил? — зорко взглянув на Володю, спросила бабушка. — Молодость! Неласковы вы к старикам. Я, как он распалился поутру нынче, разом смекнула — споткнулся обо что-то Павел Афанасьевич. Бывает: конь и о четырех ногах, да спотыкается… А ты, Владимир, будь со мной обходительней, — опустив на колени вязанье, заключила бабушка.

— Я разве, бабушка…