Над Волгой

Его иссиня-голубые глаза бесстрашно смеялись, и легковерная Гликерия Павловна заулыбалась в ответ. Толя долго готовился отвечать по билету, что-то беззвучно шептал, подняв кверху тоненькие, слабо очерченные бровки, и Гликерия Павловна, нагнувшись к инспектору, довольно шепнула:

— Поглядите, как добросовестно относится к делу. А уж какой баловник!

— Покажи, Русанов, Кузбасс, — певучим голосом сказала Гликерия Павловна, когда Толя кое-как покончил с билетом.

Он взял указку и храбро шагнул к карте. Тишина в классе стала немой, как карта. Все смотрели на оттопыренные уши Толи Русанова, которые багровели все гуще.

Толя поднял указку и поехал на Дальний Восток. Гликерия Павловна тихо охнула, стыдясь глядеть на инспектора:

— Русанов! Русанов!

— Я дальнозоркий, Гликерия Павловна. Я близко не вижу, — невинно улыбнулся Русанов и, сделав петлю, направился к Аральскому морю.

— Ну и ну! — вздохнула Гликерия Павловна. «Дожила до позора! Глаз теперь не поднять!»

И с отчаяния она после Толи вызвала Женю. Пускай добивают уж разом. Женя, едва его назвали, потерял гребешок. Зачем-то этот гребешок ему непременно понадобился. Женя шарил в парте, под партой, а Гликерия Павловна, пригорюнившись, думала: «Прособиралась взяться за мальчишек как следует, а год и прошел».

Она прекрасно поняла Женину хитрость, у которого, должно быть, ноги от страха подкашивались, и на всякий случай тихо сказала инспектору:

— Этот звезд с неба не хватает. Шел в году середнячком.

Между тем Женя разыскал гребешок в кармане, чуть притронулся им к волнистому чубику, снова спрятал в карман, взял билет и, едва взглянув на него, стал отвечать.

— Подготовься! Продумай! — прервала Гликерия Павловна, залившись краской испуга. — Легкомысленный!

— Я это знаю, — невозмутимо возразил Горюнов.

Он не спеша, обстоятельно и с такими удивительными подробностями рассказал о реках бассейнов Баренцева, Белого и Балтийского морей и о Беломорканале, что Гликерия Павловна еще жарче раскраснелась и, вынув из сумки душистый платочек, как веером, обмахнула им щеки.

— О чем бы его спросить дополнительно? — вслух подумал инспектор.

— О чем хотите.

— В таком случае, рассказывай, что тебе самому всего интересней.

Женя скосил глаза в угол класса, откашлялся и не спеша начал рассказ о русских мореплавателях.

— Талант! Будущий ученый! — шепнула инспектору Гликерия Павловна, отпуская Женю на место. — Ну и ну!

Володе выпало отвечать о Казахстане и Киргизии. Арыки, пески, рис, хлопок, промышленность…

Гликерия Павловна удовлетворенно кивнула и поставила «пять».

Последним экзаменом была история. За историю Володя был почти спокоен. Но тут случилось одно непредвиденное событие…

В этот день Шурик Марфин выпросился у матери на весь вечер к Васюте. Они условились встретиться по важному делу. Васюта вырыл в песке затон, отвел в него из реки воду. Они собирались наловить пескарей, пустить их в затон и выкармливать.

Шурик уговорился с мамой переделать по дому до обеда все дела: подмести пол, набрать для самовара ведерко сосновых шишек, сбегать за керосином, а главное, отсидеть ровно два часа с Татьяной, пока мама приготовит обед.

Татьяну теперь нельзя было ни на минуту оставлять одну: она так и лезла из коляски, а когда ее сажали в саду на разостланное одеяло, уползала в крапиву.

Шурик возил коляску взад и вперед по дорожке и ругал Татьяну:

— Росла бы скорее! Житья из-за тебя нет! Толстуха, потому и ноги не ходят!

Татьяна смеялась, показывая два хорошеньких белых зуба, и неожиданно уснула, разбросав по подушке розовые, словно ниточкой перевязанные у ладошек руки. И сразу Шурику стало ее жаль. Он отвез коляску в тень и терпеливо отгонял от Татьяны веточкой мошек, пока наконец его не отпустили гулять.

Волга была тихая, но по-весеннему еще холодная. Шурик с Васютой все же выкупались. Они ныряли, стояли столбом, вниз головой, плавали саженками, по-лягушачьи и вылезли из воды, посинев от холода.

— Давай толкаться — согреемся, — предложил Васюта. — Потом на солнце посушимся.

Они провозились с пескарями до захода солнца, а поймали всего шесть малюсеньких рыбешек.

— Нам больше и не надо, — простуженным басом сказал Васюта. — Мы сейчас их запустим в затон… А что махонькие, так то и лучше. Поглядим, как они будут жиреть.

Васюта шел впереди, бережно неся консервную банку с пескарями. Невдалеке от дома он вдруг остановился. Навстречу, тяжело дыша, бежал человек.

— Иван Григорьевич! — испуганно сказал Васюта, сунув в руки Шурику консервную банку. — Иван Григорьевич!

— Ступай домой! Беда! — на ходу бросил человек и побежал дальше вдоль берега.

— Зять, — упавшим голосом прошептал Васюта. — Идем скорей! — позвал он.

Наверху высокой, как у капитанского мостика, лестницы стояла Васютина мать и совала ключ в замочную скважину, стараясь запереть дверь, но ключ не влезал.

— Не запру! — охнула мать и увидала Васюту. — Васюта! Сынок! Тамара у нас помирает!

Она подхватила со ступеньки какой-то узел и быстро сбежала с лестницы, всхлипывая и стуча каблуками.

Горе исказило ее лицо, оно казалось темным и старым.