– Может, коли, кается, не убивать его,– предложила жалостливая и дородная баба из толпы.– Я бы его в мужья взяла. Я с его братом, Василием, жила. Убили его. Что ж тут поделать.
– Он и убил, – сообщил всем окружающим один из «зелёных» стрелков, – Трифон и убил. Я видел.
– Убил – не убил, какая нынче разница! А что,– сказал ветхий старичок,– пущай живёт, в большевики запишется. Там всяких полно. Оно завсегда, дерьмо к хлебным карточкам тянулось… Он, по-сущности, такой же.
– Не рассуждать! – Емельян был настроен, всё же, примирительно, но в пределах допустимой нормы.– Вредных агитаций не разводить! Тут подобные дела ответственным товарищам решать надобно, а не кому попало!
Конечно же, Рында подошёл почти вплотную к Емельяну и сообщил красному командиру, что является автором всего происходящего и по его воле анархисты непременно уйдут из-под расстрела.
На такие провокационные разговоры Емельян Фолин среагировал своеобразно и адекватно, он просто сказал:
– Отойди, дурачок сельский в сторону! Не мешай дело делать!
– Но позвольте не согласится с вами,– начал было спорить с командиром писатель-либерал. – Я ведь очень многое могу.
– Будешь кукарекать, очкастый эсер или кто-то ещё там,– предупредил его Емельян,– то расстреляем вместе с черепоносцами.
Рынде ничего не оставалось делать, как подчиниться.
Пленных анархистов поставили в один ряд почти в центре села, за огородами, неподалеку от реки Амгунь. По меньшей мере, взвод «зелёных» стрелков выстроился, чтобы свершить, по их понятиям, священнее дело по борьбе с классовым врагом, короче говоря, расстрелять негодяев. Слава богу, что расстреливать, уже было почти некого, кроме этих четверых. Кто спасся, кто погиб в бою, кто скоропостижно вступил в общество большевиков… У всех по-разному.
А ведь даже тогда российской партией, вполне, и очень просто можно было назвать компанию, верхушка которой состояла из чрезмерно смуглых господ, иностранных разведчиков и прихлебателей из числа отечественных манкуртов, уголовников и бичей, не желающих работать где-либо и кем-либо. Кто никогда не держал в руках лопаты, тот жил припеваючи… «Надрывался» на других ответственных участках.
К анархистам надменной, многозначительной походкой подошёл Емельян.
– Эх, ты, – с презрением сказал он Павлу, – разбойник! А ведь был человеком. Даже в малолетстве в красных командирах шнырял. Выходец из рабочей семьи, а теперь – шваль болотная. Сожрут тебя черви!
– Тебя, Емелька, они давно сожрали, – почти спокойно ответил Павел, за словом в карман не полез. – Ты ведь – кровавый шут, олух царя красного. А точнее, верный пёс… для любой власти сгодишься. Нос по ветру держишь, да и душонкой своей жалкой – флюгер, малина-земляника.
– Болтай-болтай! В ножки бы мне упал, отблагодарил за то, что от пыток я вас освободил. Подохнете без всяких… выдумок.
– Сгинь, нечистая сила! – отчётливо и довольно смело произнёс Афанасий и перекрестился.– Сгинь! Умри, а то и совсем засни!
– Крестись, крестись, мужик! Гром грянул – вот и крестишься. Перед смертью – можно. Нам глубоко плевать, что какой-то труп оказался не атеистом,– ухмыльнулся Емельян и обратился к Юлии.– Что скажешь, сеструха? Отвоевалась, подстилка анархистская?
– Если жив останусь, – злобно ответил Павел,– то отправлю лично тебя, Емелька, на тот свет, ко всем чертям! Впрочем, я понимаю, это смешно. Но и ты, Емелька, жить долго не будешь. Ноги твои в хромовых сапогах тебе отрубят свои же. Это сделаю те, кто бойчее да подлее, чем ты. Таких много. А будут и уже есть гораздо посноровистей, малина-земляника.
– Ладно, понимаю все ваши переживания,– сказал примирительно Емельян.– Не обижайся, Плотов. Я вынужден тебя расстрелять со всей твоей… малиной и земляникой. Таково указание свыше! А я солдат Революции. И про тебя, Юлька, тоже в Центре знают. То же самоё – смерть. Ты разбойница ещё та!
– Емельян,– Юлия держалась достойно,– конфедерация анархистов и отдельные партии России приговорили тебя к смертной казни! Жаль, брат мой родной и враг Свободы, что ты человеком не стал.
– Я солдат Революции,– ответил Емельян,– и смешно получается. Вы вот меня все приговорили к смерти, а сами – умираете. От страха разум, в общем, потеряли.
– Ты – солдат Революции?! Ха- ха-ха! – громко и нервно рассмеялся Павел.– Разве же солдаты были когда-нибудь инквизиторами и палачами? Ты – Вельзевул, малина-земляника! Ты – душитель истинной народной революции. Кронштадт показал, кто вы такие!
– Ишь, ты, какой грамотный, книжки при жизни умные читал. Всё одно, прокуковали своё покойнички, повеселились – и будет,– скривил физиономию Емельян и обратился к Юлии. – Я матушке нашей, Юлька, сообщу, что ты погибла за правое дело или пропала без вести. Зачем ей позор такой, за тебя?
– Отойди, Емельян,– простонала Юлия,– отойди! Бесчестный брат мой, ты хуже Каина! Чёрное зловоние ада!
– Так и ладно,– по-деловому подвёл черту их беседы Емельян, собираясь отойти подальше от анархистов.– Будем начинать!
Взвод, состоящий из исполнителей приговора, то есть каждый из них, почти одновременно передёрнул затворы винтовок.