– Упустили контру, гады! Всех к стенке! – сказал грозно и громко Емельян.– Завтра утром всех – под расстрел!
Он от отчаяния стал палить из своего парабеллума в воздух.
Конные и пешие поспешно начали расходиться в разные стороны от обозлённого чекиста, от греха подальше и от «справедливого, пролетарского» гнева Емельяна. Иные покидали, без всяких там преувеличений, опасное место, держа лошадей под уздцы. Дела воинам надо было делать, главное, коням корм задать, напоить их с дороги. Да мало ли забот. С Емельяном остался только один, одноглазый и, почему-то, пеший воин. Видать, в преследовании бандитов не участвовал.
Наконец-то пришедший в себя литератор Боб предварительно достал из кармана джинсовой куртки свои очки, напялил их на нос. Он стал просто мысленно рисовать то, что должно происходить дальше и, конечно же, наблюдать. Лучше уж притворится здесь мёртвым, чем получить пулю между глаз. Всякое бывает, вдруг не успеет он вернуться к своему компьютеру.
Одноглазый пеший воин и Емельян Фолин, по чистой случайности, остались вдвоём, не так и далеко от штабной избы. Они – и надвигающаяся на село летняя ночь. Рынду в данной ситуации можно было в учёт не брать. Он и так велик и заметен, он – автор, а не хухры-мухры.
– Надо же ведь такому произойти, что обскакали они нас, разбойники… внезапные! Из тех, кто за ними гнался, говорят, что бандиты следов почти, что никаких не оставили,– сказал мужик с чёрной повязкой на правом глазу. – Убежали, получается, окончательно и бесповоротно. Теперь уж их и не поймать, считай, никогда.
– Чего мелешь, одноглазый! – с недовольством и нахмурившись, Емельян спрятал парабеллум в деревянную кобуру.– От большевиков ещё никто и никогда не уходил. Сыщем бандюг!
– Я-то совсем ничего не мелю! Уж я ведаю, что всё живое должно след на земле оставлять… во время движения особливо. Я же пояснения даю. Те, кто за ними гнался, мне всё на счёт такой странности обсказали. Тут, похоже, что-то не шибко чисто. Я уж охотник вечный… с измальства. Со следами общаюсь всегда, даже, иной раз, с ними и разговариваю.
– Наверняка, это английские шпионы,– сделал несуразное предположение Емельян.– Нахальным образом и способом у нас преступников украли… Это же международный скандал! Впрочем, они пока на нас плевать хотели.
– Окаянные басурмане,– одноглазый, как бы, поддерживая Емельяна.– Что б у них тоже большевики к власти пришли! Пущай помаются! Чтоб у них тоже людишки с голоду подыхали и от пуль в башке, как в России!
– Не заговаривайся, контра! А ещё в «зелёных» состоишь. Самойлов в свой отряд всякой дряни понабрал.
– Ты сам-то не хорохорься! Не надобно! Мы тебя знаем такого, всего идейного. Ты, тут, на приисках, Емельян, перед хозяевами всяко и разно кланялся – и российским, и приезжим господам – китайским и американским. Ты завсегда хорошо устраивался. Всё ведомо.
Емельян выхватил из кобуры парабеллум, но воспользоваться им не успел, получив от одноглазого крепкий удар кулаком в лоб. Приобрёл, что называется, нокаут, упав, как мешок с картошкой, на траву. Кстати, не так и далеко от уже бодрствующего Рынды.
Этого, очень короткого времени, вполне, хватило одноглазому «зелёному» стрелку, чтобы спокойно уйти, прихватив, в придачу к своей винтовке, парабеллум чекиста. Причём, он умудрился снять с обмякшего тела Емельки и кобуру, вместе с портупеей. Так уж получилось, что никто не заметил того, что произошло.
Может, случайные свидетели не обратили на такое событие особого внимания, а может, просто не хотели замечать для кого-то и приятный факт. Возможно, иным, ярым большевикам, очень даже пришлось по душе данное событие. Мало ли, по какой причине. А Рында – не свидетель, он – автор.
С его стороны это была и своеобразная месть Фолину. Роберт Борисович – писатель, он это и сконструировал, что называется. Всё, на сей раз, как задумывалось, у него на данной странице повествования, так и произошло.
Он моментально вернулся к своему компьютеру. Включил настольную лампу, глянул в зеркало висящее сбоку. Челюсть его была цела и невредима, но весьма и весьма посинела.
Задорно, озорно и оптимистически подмигнув собственному отражению в зеркале, Рында выплюнул два выбитых зуба в чашку с недопитым кофе. Обтёр рукавом куртки на губах кровь. Получается, что и он получил ранение в борьбе за свободу и независимость американского народа на одном из участков гражданской войны в России.
Из спальной комнаты не слышалась никакого храпа и сипения. Это значит, что его прекрасная Ренальда опять не ночевала дома. Что ж, пусть так и будет. Они же, как говорится, цивилизованные люди. Великодушный Боб был согласен быть вторым или пятым, или даже пятнадцатым в «интимном» списке своей супруги. Главное ведь не в этом. Главное заключается в творческом поиске и процессе.
Пусть она проводит своё свободное время с пользой для себя. Должна же она иметь свой, определённый досуг. Лишь бы только не обнималась и прочее с каким-нибудь русским. Даже любая другая национальность – ладно уж. Но только не с дикарём и недоумком…
В дальнем зимовье