Наложник

Уже несколько раз за последнее время мне предлагают подыскать жену, но я всё отнекиваюсь. Не то, чтобы я боялся женщин, я вообще с ними не знаком. В Дааре нельзя просто так увидеть женщину, если это только не твоя мать или сестра, а я рано потерял свою родительницу, и она не успела оставить мне единоутробных сестер. Других жен своего отца я видел лишь закутанных с головы до ног и то лишь изредка, по большим праздникам, когда они покидали свою половину дома и присоединялись к нам. Женщина в Дааре это святое, неприкосновенное, они редко выходят на улицу, а если и появляются, то всегда укутанные в многослойные ткани и в сопровождении отца, или брата, или мужа. Единственное что нам остается, это лицезреть их маленькие аккуратные стопы, обутые в сандалии и стянутые тонкими ремешками узкие лодыжки. Поэтому с момента своей зрелости я отдаю всю свою любовь, всю свою страсть только мужчинам.

Я стараюсь поскорее перевести разговор в другое русло, чтобы не дай бог, дядя Али не принялся расхваливать одну из своих многочисленных дочерей или племянниц и отказать ему я уже не смогу, не оскорбив его сердце. И дело закончится тем, что вместо верблюдов я договорюсь с ним о своей женитьбе, что точно не входит в мои планы.

Говорим о делах, о торговле, об удачных сделках, обсуждаем будущий караванный переход через пустыню. Время от времени вновь появляется тот длинноволосый танцор, так восхитившийся меня, я вообще люблю всё красивое, в особенности изгибы мужского тела. Я готов часами любоваться линией перехода с могучей груди к тонкому торсу и бедрам, когда танцор поворачивается ко мне полу боком.

Незаметно за приятной беседой пролетает время, я прощаюсь с дядей Али, желаю ему крепкого здоровья и процветания, он идет меня провожать, целует на прощание, и наконец мой лимузин выезжает с его двора, увозя меня скорее домой. Солнце уже наполовину скрывается за горами, сумерки подступают к городу, открываю окно, с наслаждением вдыхаю вечерние цветочные запахи. Почему-то ближе к ночи, когда раскаленный воздух смешивается с вечерней прохладой, некоторые цветы именно сейчас предпочитают выплескивать свой благословленный аромат и одаряют им до самого утра.

Я возвращаюсь к себе, тихо вхожу в квартиру. Хасан уже встречает меня у порога, ждет приказаний. Только он один. Я не люблю мельтешения и слуг, кроме Хасана, поэтому к моему приходу все уже готово, как мне нужно, а вся прислуга прячется в «черной» части моего пентхауса. Бросаю ему несколько слов и ухожу к себе. Снова иду в душ. Скидываю с себя всю одежду, омываюсь под прохладной водой и облачаюсь в халат.

В спальне меня уже ждет Эмин. В белой своей рубашке, черных брюках, босиком, кожаный ошейник поблескивает в неровном свете свечей. Он стоит у стены, опустив голову, сжав вместе руки, опять прикрывает свой драгоценный пах, услышав скрип двери, он поднимает на меня испуганный взгляд и судорожно сглатывает. Мне нравится, как при этом дергается его кадык над ошейником.

– Как прошел день, Эмин? – спрашиваю его проходя в комнату.

Ещё вытираю голову полотенцем, сажусь в изножье своей широкой кровати, смотрю на него.

– Хорошо, господин, – отвечает он и снова сглатывает.

Осторожно поглядывает на меня. До чего же он хрупкий, невысокий, с тонким торсом, но с такими сильными пронзительными глазами.

– Что ты делал? – интересуюсь я.

– Выбивал ковры, мыл полы, чистил котлы, господин, – отвечает он. Чуть замирает, задумавшись и вновь продолжает. – Господин, я могу вам быть полезен с деловыми бумаги, если позволите…

– Снимай штаны, – прерываю я его.

Он вздрагивает, но подчиняется. Начинает расстегивать ширинку, закусывая губу, при этом его лицо становится каким-то по-детски рассеянным, словно он провинился и сейчас должен получить наказание. Спускает их до колен.

– Я сказал – снять, – повышаю голос.

Эмин наклоняется, изгибаясь снова в параболу, стаскивает штаны до конца и убирает в сторону, не смеет куда-либо их положить, оставляет на ковре у стены. Выпрямляется, опускает руки и теребит полы белой рубашки. У него оказывается под штанами прятались длинные красивые тонкие ноги. Кажется, что у него всё длинное: ноги, руки, тело, особенно шея, но при этом он невысок. Наверное, возникает такое ощущение потому что он строен и изящен.

Переминается с ноги на ногу, поглядывает на меня исподлобья. Я хватаю его за бедро и подтягиваю к себе, кладу ладонь на его пах, чувствую его дружочка через тонкую ткань трусиков. Эмин морщится, но не смеет мне перечить, терпит. Перебираюсь пальцами повыше к резинке его трусиков, спускаю их, оголяя его малыша. Сегодня тут всё чисто выбрито, приятно посмотреть и потрогать, кожа нежная, гладенькая. Стаскиваю ещё ниже его трусики, отпускаю резинку, и они падают на его ступни. Он машинально поднимает руки, чтобы прикрыть пах, но под моим прожигающим взглядом моментально опускает их.

– Расстегни свою рубашку, – велю я.