Нам идти дальше

Идти лесом было хорошо, только утомительно. Воздух свежий, согретые солнцем деревья еще стоят в снегу, а уже пахнут зеленью, — так казалось путнику. Вот одно плохо: развезло дорогу, хлябь, и в сапогах полно воды, хотя голенища высокие.

«Ведь ЦК у нас нет, арестовали его почти целиком после съезда в Минске, — размышлял Бабушкин. — Два года партия была без руководства. Сейчас мы имеем новый центр, который все берет в свои руки…»

Поздно вечером Бабушкин выезжал с небольшой станции в Москву. По дощатой платформе скучающе ходил усатый жандарм. «Все сторожишь, поглядываешь, приятель», — мысленно усмехнулся Бабушкин. Одетый в грубую поддевку и меховую ушанку, с большущей плетеной корзиной в руке, Иван Васильевич в самом деле имел вид мелкого торговца, отправляющегося за товаром в Москву. Соседям по вагону он так и сказал:

— За товарцем едем. Мы по торговой части…

Ночью он стоял у окна, смотрел на проплывающие огоньки деревень и станций. Каким нищим уголком земли оказался Иваново-Вознесенский край! Как убого и тяжело живут здесь люди! Все это пришлый крестьянский народ, бросивший землю, дом, родное приволье. А ради чего? Грязные каморки, каторжный труд в пыльных цехах, пьяный угар в короткие минуты отдыха. В Екатеринославе хозяевами заводов были больше иностранцы. Здесь, «в ситцевом крае», в «русском Манчестере», фабриками владели свои, русские. А эксплуатация и надругательства над рабочим человеком одинаково процветали и там и тут.

Вот где Бабушкину по его характеру нельзя было бы селиться вовсе! Южная природа как-то скрашивала ту кривду, какую он видел на Екатеринославщине. А тут насилие и нищета выступали еще разительнее: земля давала мало хлеба и мужик ради заработка шел на самый изнурительный труд.

И насмотрелся же Бабушкин на нищету, разъезжая по Орехово-Зуеву, Шуе и Иваново-Вознесенску! Разъезжать под видом мелкого торговца было удобно: легче связываться с нужными людьми. Бабушкин не только пропагандировал идеи «Искры», он всячески помогал людям в беде, писал жалобы от их имени на притеснителей, ходил по канцеляриям, хлопотал.

Казалось, не хватит сердца за всех переживать, за каждого обиженного заступаться. А Иван Васильевич не переставал негодовать, разоблачать неправду и разъяснять людям смысл того, что творилось вокруг.

Этот человек не мог спокойно жить.

Вот он сидит в поезде и волнуется. Вагон третьего класса, публики много, все полки забиты. Темно, душно. Кто-то чиркнул спичкой, она не загорелась. Иван Васильевич уже негодует.

— Вот какие обдиралы эти спичечные фабриканты, им лишь бы товар сбыть!

— Да ты, никак, и сам такой, — ворчит кто-то с верхней полки, — народ обманываешь, поди, не хуже иного купчишки. Только гильдии у тебя нету, а тот с гильдией.

Бабушкин на минутку прикусывает губу. Он ведь выдает себя за торговца. Но нет сил молчать.

— Ты возьми, голова, в толк самую сущность-то, — продолжает он начатый разговор о дрянных спичках. — Для фабриканта что главное? Прибыль. Откуда она берется? Кто ее создает? Вот и думай!..

Выискивать сущность явлений, социальный смысл окружающей жизни Бабушкин научился еще в рабочем кружке у Владимира Ильича…

Смоленский разговор с Владимиром Ильичем Бабушкин крепко помнил и успел навербовать для «Искры» несколько корреспондентов из революционно настроенных рабочих в Иваново-Вознесенске и других фабричных поселках. При тусклом свете керосиновой лампы Иван Васильевич и сам написал для «почина» корреспонденцию в «Искру». И сейчас вез ее с собой, надежно припрятав в картонном переплете книжки, лежащей в его кармане. Называлась книжка «Жития святых»…

6

Москва. Раннее утро. Каланчевка. Шум, толкотни, паровозные свистки. Вот дом, где назначена явка, — большой, серый, угрюмый. Бабушкин взбежал на второй этаж и очутился перед дверью, обитой для тепла старым солдатским одеялом. Тут жил знакомый Бабушкину связист Московского социал-демократического комитета, работавший помощником паровозного машиниста. На стук отозвалась его мать-старуха, впустила Ивана Васильевича в длинный коридор, загроможденный всяким хламом.

— Митька сейчас будет, — прошамкала старуха и проводила Бабушкина в небольшую двухкомнатную квартиру в конце коридора.

Ждать пришлось недолго. Митя появился через четверть часа и не один, а с таким же молодым парнем, как и он сам, светловолосым и вихрастым. Второго молодого человека звали Тимой. К их приходу старуха подала на стол завтрак. Бабушкина тоже пригласили за стол. Он не отказался. Поел вареной картошки, с удовольствием выпил стакана три чаю, поблагодарил.

— А теперь вам, дядя Ваня, самая пора в дорогу, — сказал Митя, многозначительно взглянув на Бабушкина. — Проводит вас Тима. Только там, где вас ждет встреча с одним товарищем, вы должны называться не дядей Ваней, а товарищем Богданом.

Митька добавил:

— Пароль по самому высшему счету, тройной.