Нам идти дальше

В ноябре в Мюнхене еще тепло, это юг Германии. Город чистенький, аккуратный, со старинным университетом, тенистым парком, картинной галереей, вместительным «концертхаузом», куда публика ходит слушать Бетховена и Вагнера. Студенты бродят здесь по улицам толпами, шумно бражничают в пивных и спорят о «Фаусте».

Поздно вечером Бауман торопливо шел по одной из окраинных улочек Мюнхена. Город выглядел сейчас голым и угрюмым. Частил дождь, и все странно блестело в этот час: и черный асфальт, и серые стволы осыпавшихся лип, и тяжелая черепица крыш, отливавших багровым светом. Блестел и непромокаемый плащ, в который был закутан Бауман. Вот острый глаз Николая Эрнестовича приметил смутно белевшие при свете уличного фонаря буквы на вывеске: «Пивная Ритмейера». Окна темны. В Мюнхене ложатся рано, особенно в непогодливые осенние вечера. Оглянувшись, Бауман нырнул во мрак низких ворот. На заднем дворе стоял старый каменный флигель. В одной из квартир здесь недавно поселился герр Мейер. Иногда владелец пивной — толстый немец, сочувствующий социал-демократам, заносит этому человеку книги и письма, поступающие из России и других мест. Чаще всего они адресованы господину Модрачеку из Чехословакии. Бауман знает: всю эту конспирацию устроил Владимир Ильич, он и живет здесь в небольшой комнатушке под фамилией Мейера. Он же и Модрачек.

В комнате у Владимира Ильича были гости: приехавшая из Женевы Засулич и молодой чернявый человек, в котором Бауман узнал типографского наборщика Блюменфельда, горячего приверженца плехановской группы. Выходец из России, откуда он бежал от преследований полиции за революционную работу, Блюменфельд жил последние годы в Женеве и работал в типографии, где Плеханов и его группа печатала свои труды. Сейчас Плеханов прислал наборщика в помощь Владимиру Ильичу. Блюменфельда удалось устроить в типографии Германа Рау в Лейпциге штатным наборщиком, и он уже набирал первый номер «Искры».

Вера Ивановна приехала в Мюнхен как член редакции «Искры». Плеханов и Аксельрод не пожелали ради «Искры» расставаться со своими насиженными местами, а Вере Ивановне они предложили представлять их группу в «Искре» и постоянно жить в Мюнхене.

Вера Ивановна не стала медлить. Если нельзя жить в России, то не все ли равно — Женева или Мюнхен? Она собралась быстро, и Владимир Ильич встретил ее в Мюнхене с радостью, помог устроиться, постарался сразу втянуть в работу.

В тот вечер, когда Бауман застал ее и наборщика у Владимира Ильича, он стал свидетелем любопытного разговора. Вера Ивановна сказала с горестной усмешкой:

— Имейте в виду: в Мюнхене и вообще везде и всюду я буду отстаивать интересы своей группы с героизмом раба.

Она шутила? Трудно было понять. Большие серые глаза Веры Ивановны оставались серьезными.

— Вера Ивановна! — возразил ей Владимир Ильич. — Героизму раба я предпочел бы героизм самостоятельной мысли. Это куда более трудный героизм.

Засулич с комичным вздохом развела руками, мол, какая я есть, такая уж есть.

— Одно скажу, — проговорила она, — вы должны учитывать эпоху, в какую формировалось наше поколение. Я имею в виду себя, Жоржа, Аксельрода. Мы выросли на жесточайшей критике и отрицании, на величайшей трезвости мысли… Отвергая все старое и отжившее в крепостнической Руси, в мышлении, в социальном развитии, мы теперь и новое воспринимаем с большой настороженностью.

Блюменфельд по возрасту не мог причислять себя к тому поколению, о котором сейчас говорила Вера Ивановна, но все же поддерживал ее, усиленно тряс шевелюрой.

— Да, да… Это верно. Вера Ивановна права. Служить мы будем интересам своей группы.

Владимир Ильич старался обратить все в шутку, смеялся и говорил:

— Служить мы с вами должны одному: «Искре», вот наш царь и бог. «Нет «Искры», кроме «Искры»…»

Николай Эрнестович не вмешивался в разговор. В нем странным образом совмещались две противоречивые черты: он бывал безумно смел в действиях и очень сдержан и робок в тех случаях, когда требовалось возразить человеку, которого он глубоко почитал. А именно так он относился к Вере Ивановне, и поэтому молчал, хотя и ему не понравилось выражение «героизм раба». Но он считал себя еще слишком молодым, чтобы возражать знаменитой Засулич.

В практических делах она была беспомощной, как дитя. Когда Бауман стал выкладывать Владимиру Ильичу новости (он ездил на границу), Вера Ивановна прислушивалась к их разговору с полунасмешливым недоумением. Назывались какие-то пароходные компании, посреднические конторы, страховые, агрономические и всевозможные другие общества.

— Откуда у вас такие связи? — диву давалась Вера Ивановна. — И вообще, какие вы все тут практицисты! Немецкого духа набрались.

То, что она называла «практицизмом», Владимир Ильич, заспорив с ней, назвал самой возвышенной романтикой. Вера Ивановна шутливо хмурилась:

— Вот как? Между нами уже начинаются споры? Напишу Жоржу.

Владимир Ильич был в этот вечер в хорошем настроении. Смеясь, он посоветовал Вере Ивановне: