Нам нужно поговорить о Кевине

Я не могу сказать, являемся ли мы больше или меньше собой, когда болеем. Но те поразительные две недели стали для меня откровением. Когда я сидела на краю его постели, Кевин прижимался макушкой к моему бедру. Как только я поняла, что можно рискнуть, я подтянула его голову к себе на колени, и он схватился за мой свитер. Пару раз, когда его тошнило, он не успевал дойти до туалета; но, когда я убирала за ним и говорила, что ему не о чем беспокоиться, он ни разу не продемонстрировал того самодовольства, которое выражал в период смены подгузников – вместо этого он хныкал и просил прощения, и несмотря на мои утешения, выглядел пристыженным. Я знаю, что все мы так или иначе меняемся, когда болеем, но Кевин не просто приболел и ослаб – это был совершенно другой ребенок. И именно так я обрела понимание того, сколько энергии и старания требовалось от него во все прочее время, чтобы создавать образ другого мальчика (или мальчиков). Даже ты признавал, что Кевин «несколько неприязненно» относится к своей сестре, но, когда наша двухлетняя дочь на цыпочках входила в его комнату, он позволял ей ласково промокать ему лоб. Когда она принесла ему свои рисунки с пожеланиями скорейшего выздоровления, он не отмахнулся от них как от «дурацких» и не воспользовался своим плохим самочувствием, чтобы с полным правом велеть ей оставить его в покое. Вместо этого он напряг силы и слабым голосом сказал: «Хорошая картинка, Сели. Нарисуешь мне еще одну?» Я думала, что этот его доминирующий тон, такой неумеренный с самого рождения, был неизменным. Как его ни назови – ярость или негодование, – вопрос был лишь в степени его выраженности. Но под густым слоем ярости, как я с большим удивлением обнаружила, скрывался слой отчаяния. Он не был зол. Он был печален.

Другой поразившей меня вещью было его странное отвращение к твоему обществу. Может быть, ты этого и не помнишь, поскольку после того как он пару раз дал тебе отпор (когда ты к нему заглядывал, он умоляющим тоном говорил, что хочет спать, а принесенные тобой в подарок редкие коллекционные комиксы он молча и устало клал на пол), ты был достаточно сильно задет, чтобы ретироваться. Возможно, он чувствовал себя не в силах собраться и продемонстрировать то резвое «вот это да, пап!», которое присутствовало в ваших субботних играх с фрисби, потому что в тот момент он явно считал этот «ура-ура»-режим обязательным при общении со своим отцом. Я утешала тебя, говоря, что дети всегда предпочитают матерей, когда болеют, но ты все равно немного ревновал. Кевин нарушал правила, он нарушал равновесие. Селия была моей, а Кевин – твоим. Ты и Кевин были близки, он доверял тебе, он полагался на тебя в трудные моменты. Но я думаю, что именно по этой причине он от тебя отстранился – из-за твоей настойчивости, твоего напора, твоей требовательной, умасливающей и приятельской «папочкиной» позы. Для него это оказалось чересчур. У него не хватало энергии – но не на то, чтобы дарить тебе ту близость, которой ты требовал, а на то, чтобы ей противиться. Кевин выдумал себя для тебя, и должно быть, в самой щедрости этой выдумки крылось глубокое и болезненное желание угодить. Но ты когда-нибудь задумывался о том, как он бывал разочарован, когда ты принимал выдумку за реальность?

Вторым видом напряжения, который он больше не мог себе позволить, стала притворная апатия – хотя можно было бы решить, что апатия является нормальным состоянием при болезни. Но вместо этого начали выплывать маленькие островки робкого желания, словно клочки сухой, нагретой солнцем земли в холодной воде во время отлива. Как только его перестало тошнить и он смог есть, я спросила, чего ему хочется, и он признался, что ему нравится мой чаудер[196] с моллюсками, и зашел так далеко, что заявил, что предпочитает этот суп на основе молока, а не помидоров. Он даже попросил кусочек подсушенной в тостере гаты, хотя прежде из кожи вон лез, выражая презрение ко всему армянскому. Он также признался, что ему очень нравится одна из потрепанных мягких игрушек Селии (горилла), которую она торжественно положила в качестве подарка на его подушку, словно ее скромному примату оказали редкую честь – и это в самом деле было так. Когда я спросила его, что ему почитать, чтобы скрасить длинные дни (я, конечно, взяла отгулы на работе), он немного растерялся, но думаю, лишь потому, что раньше, когда кто-то из нас ему читал, он отказывался слушать. Так что просто по наитию – мне показалось, что это будет притягательная история для мальчика – я выбрала «Робин Гуда».