Нам нужно поговорить о Кевине

Конечно же, сразу после того четверга мне хотелось лишь заползти в канализационный сток и закрыть над собой люк. Я страстно желала малозаметности, как мой брат, или забвения – если это не является лишь синонимом желания оказаться мертвой. Последнее, что меня волновало в этом мире, – это ощущение собственной значимости. Однако душа обладает ужасающей гибкостью. Как я уже говорила, я теперь испытываю голод, и хочется мне не только курицы. Чего бы я только не отдала за то, чтобы вернуться в то время, когда я сидела рядом с незнакомыми людьми и производила на них незабываемое впечатление, потому что я основала успешную компанию или потому что объездила весь Лаос. Я испытываю ностальгию по тем моментам, когда Шиван хлопала в ладоши и восклицала, что пользовалась путеводителями «Крыла Надежды», когда ездила в Европу. Именно такое высокое положение я избрала для себя сама. Но все мы изобретательны, и мы пользуемся тем, что нам достанется. Лишенная своей компании, материального достатка и красивого мужа, я опускаюсь до единственного доступного мне надежного и быстрого способа быть кем-то.

Мать подлого Кевина Качадуряна – вот кто я теперь; это определение моей личности можно считать еще одной маленькой победой нашего сына. «Крыло Надежды» и наш брак были низведены до уровня сносок в тексте, интересных лишь в той мере, в какой они освещают меня в роли матери ребенка, которого всем нравится ненавидеть. На самом интимном уровне эта выходка сына в отношении того, кем я была когда-то сама для себя, наверное, оскорбляет меня больше всего. В первой половине жизни я была созданием своих собственных рук. Из своего сурового и закрытого детства я вылепила энергичную, открытую взрослую женщину, которая владела на простом бытовом уровне дюжиной языков и могла проложить путь по незнакомым улицам любого иностранного города. Эта идея – что ты являешься произведением своего собственного искусства – она американская, как поспешил бы подчеркнуть ты. Теперь же моя перспектива стала европейской: я – сборник историй других людей, игрушка в руках судьбы. А сделать себя самого – эту задачу агрессивных оптимистичных янки теперь взял на себя Кевин.

Хоть меня и преследует этот вопрос – почему? – я не знаю, насколько сильно я старалась на него ответить. Не уверена, что хочу понимать Кевина, что хочу найти в себе колодец настолько темный, что из его глубин сотворенное Кевином покажется имеющим смысл. И все же понемногу, противясь этому и упираясь руками и ногами, я начинаю понимать рациональность того четверга. Марк Дэвид Чепмен[150] получает сейчас от фанатов письма, которые не может получить Джон Леннон; Ричард Рамирез, «Ночной Охотник»[151], может, и уничтожил шансы дюжины женщин на супружеское счастье, но сам, сидя в тюрьме, до сих пор получает многочисленные предложения руки и сердца[152]. В стране, где нет различия между известностью и скандальной славой, вторая совершенно очевидно представляется более легкодостижимой. Поэтому меня больше не поражает частота публичного буйства с заряженными автоматами; меня поражает тот факт, что еще не каждый амбициозный гражданин Америки поднялся на верхний этаж торгового центра, перепоясавшись крест-накрест запасными обоймами. То, что Кевин сделал в тот четверг, и то, что я сделала сегодня в комнате ожидания в Клэвераке, – это разные концы одной шкалы. Страстно желая почувствовать себя особенной, я была полна решимости привлечь чье-нибудь внимание, даже если мне пришлось использовать для этого смерть девятерых человек.

Нет никакой загадки в том, почему Кевину хорошо в Клэвераке. Если в старшей школе он и был недовольным, то у него имелось слишком много соперников: два десятка других мальчиков боролись за роль угрюмых подонков, протирающих штаны на задних партах. А теперь он сам себе выдолбил нишу.