Нанкин-род

– Вы говорите: «Если я выйду замуж за птицу, я должна летать за ней; если я выйду замуж за собаку, я должна бегать за ней…» Вот вам! Вот вам! Завтра я совсем вас выброшу вон!

Лю хохотал.

– К сожалению, я не могу последовать твоему примеру. Мой подарок в двадцать раз больше твоего.

Фей в ужасе схватилась за голову.

– Сто книг!!

– И каких! Каждая – как твои пять… Полная энциклопедия китайского этикета с древнейших времен.

– И тебе не страшно смотреть на эти чудовища?

– Не волнуйся! Я перетащу их в отцовскую комнату, как только он уедет на свой остров. Ведь отец здесь долго не задержится…

– Скорей бы уезжал! – подхватила Фей. – Я боюсь, что при нем мне грозит опасность превратиться в «поучительную девушку».

Снизу донеслось гудение гонга.

– Скорее переодевайся, – заторопил Лю сестру. – Отец уже вышел в парадную комнату.

Фей, уютно устроившаяся на кушетке, не двигалась с места.

– У меня нет ничего другого! Не надену же я старые тряпки, которые обещала подарить прислуге!

– Покажи, где они?

– Там, – болтая ногами, показала Фей.

Лю заглянул в спальню.

– Это как раз то, что нужно, – воскликнул он, скрываясь за дверью.

– Вот, – бросил он сестре голубую кофту и черные шелковые панталоны. – Я жду тебя на лестнице. Поторопись.

Фей тяжело вздохнула и стала переодеваться.

Вей ждал детей в парадной комнате.

Окинув внимательным взглядом сделанные приготовления, он остался доволен. Все было так, как предписывал праздничный ритуал.

У передней стены находился стол, покрытый черным шелком с вышитыми на нем золотыми словами.

На столе стояли тонкогорлые бутылки с душистым розовым вином и фарфоровые мисочки, наполненные новогодними лакомствами.

На стене висели две картины. На одной был изображен аист и зеленая сосна; на другой – лежащий на банановом листе голый младенец с тремя смешными косичками на бритой голове. Младенец держал в правой руке летучую мышь, левой он прижимал к животу персик. У ног его лежал вскрытый сочный гранат, полный рубиновых зерен. Вверху летел аист.

Вей задумчиво посмотрел на картину. Ему был понятен язык изображенных на ней символов. Летучая мышь означала счастье; персик и аист – долголетие; гранат – многочисленное потомство.

О том же говорила надпись: «Донфу, донжоу, до нань-цзы»:

Больше счастья,
Больше жизни,
Больше сыновей.

Послышалось шуршанье шелка. Вей повернулся к двери. В комнату вошли дети.

Увидев отца, они остановились.

Лю сделал несколько шагов и отвесил три поклона. То же самое проделала Фей. Оба вместе сказали:

– Гунь-хэ, синь-си…[21]

Сложивши руки на груди, Вей ответил:

– Синь-сянь, синь-си…[22]

Приняв поздравления, Вей подошел к столику, на котором помещался складень с тремя прикрепленными к нему дощечками, расписанными тушью, киноварью и золотом. Дощечки указывали места: богу неба и земли, богу богатства и предкам.

Вей взял пучок курительных палочек, зажег их и воткнул в золу, насыпанную в бронзовую вазу. По бокам он поставил две красных восковых свечи.

Девять раз низко склонилась серебристая голова, сопутствуемая двумя черными.

После этого все направились в комнату предков. Фей не вытерпела и ущипнула брата за руку.

Лю укоризненно покачал головой.

Фей скорчила страдальческую гримасу и покорно закрыла глаза. Открыв их, она вздрогнула.

Со стены на нее строго глядела целая толпа стариков и старух.

Это были предки. Их нужно было приветствовать девятью поклонами и, почтительно посмотрев на каждого, посвятить несколько минут безмолвной беседе.

Фей облегченно вздохнула, когда церемония кончилась, и с радостью показала спину своим прабабушкам.

За столом ее ждали новые мученья.

Новогодние пельмени, начиненные смесью моркови, петрушки и имбиря, с трудом проходили в горло. Пшеничные лепешки, жаренные на кунжутном масле, вызывали спазмы.

Она старалась есть как можно меньше. Ее желудок, привыкший к европейской пище, грозил устроить национальным кушаньям стремительную обструкцию.

Душистое приторно-сладкое вино напоминало разбавленное розовое масло. С каким бы наслаждением Фей выпила рюмку чистого вермута!

Праздничный обед протекал в торжественном молчании.

Изредка Вей обращался к сыну с вопросами, какие стихи из Ши Цзин [23] поразили его, обратил ли он внимание на красоты «Сяо-Я и Да-Я»[24].

Фей назвала про себя эту беседу разговором с предками.

В комнате, наполненной дымом курительных палочек, она чувствовала себя, как в скучном театре. На сцене возился один и тот же старый актер: это был отец.

Всецело поглощенный самим собой, он не обращал внимания на зрителей, особенно на Фей, которую он не удостоил ни единым словом.

Некоторое облегчение внес чай. Его благородный тонкий аромат возместил Фей испытанные страдания. Она с удовольствием смыла оставшийся во рту противный вкус новогодних блюд.

Но это еще было не все.

– Оценили ли вы по достоинству мои подарки? – поинтересовался Вей.

– Несколько ничтожных часов недостаточно для оценки того, чему мало посвятить целую жизнь, – искусно вывернулся Лю.

Опустив голову, Фей молчала.