Нанкин-род

Бертон начал рыться в бумагах. Ворд встал.

– Не буду вам мешать…

– Не говорите ерунды, – накинулся на него Бертон. – Вы будете нам весьма полезны.

Голубые рыбки плеснулись в сторону Ворда.

– Ничего не понимаю, – бормотал консул. – Вот список предприятий по национальностям. Вот таблица английского капитала, вложенного в Шанхае… А списка отдельных производств нет. Лип, вы не знаете, сколько в Шанхае текстильных фабрик?

Ворд взял со стола «Китайский ежегодник».

– Не беспокойтесь, – сказала Агата, – я выписала все, что может дать эта книга. Я думала, что господин консул располагает более свежими сведениями?!

Бертон начал оправдываться.

– У нас много сведений, но их надо привести в порядок. Все драгоманы заняты предками, а я сам ничего не знаю. Придется подождать конца праздников.

– Придется, – нехотя согласилась Агата.

– А вы за это время составите список интересующих вас вопросов, – сказал Бертон.

– Я не заставлю вас ждать, – сказала Агата, – это дело одной минуты… – и, вставив бумагу, она застучала на машинке.

Консул удивленно посмотрел на Ворда. Тот тихо посмеивался.

– Вот, пожалуйста, – протягивая исписанный лист, сказала Агата. – Здесь – восемнадцать пунктов. Главные вопросы подчеркнуты. Думаю, я ничего не пропустила.

Она покрыла машинку футляром.

– Мне не хотелось бы терять много времени… Нельзя ли приступить к осмотру фабрик?

– Они стоят, – сказал Бертон, – рабочие празднуют Новый год. Ваше нетерпение меня удивляет. Неужели, кроме дела, вас ничто здесь не интересует?

– Я приехала выполнять определенные поручения…

– У меня тысячи поручений, и они не мешают мне находить время для приятных развлечений.

– Каждый работает по-своему. – Агата застегнула портфель.

– Но ведь вечера у вас свободны, – настаивал Бертон. – У вас нет здесь знакомых. Я чувствую себя обязанным принять меры, чтобы вы не скучали.

– Очень вам признательна, – ответила Агата. – Но вечерами я работаю с особенным увлечением. Как-нибудь днем я выпью с вами чашку чая. Прощайте.

Ворд молча поклонился.

Бертон пошел провожать гостью. Слышно было, как он ее упрашивал. Агата отвечала односложным «No, no»[32].

Когда Бертон вернулся в комнату, его лицо было красно.

– Видели чучело?! – огорченно воскликнул он. – Не понимаю, как может женщина так себя изуродовать. Ничего похожего на то, о чем я вам говорил.

– Да ведь она же сегодня играла, – сказал Ворд. – Она спрятала глаза за стекла очков, потому что не хотела, чтобы мы видели, как они поют.

XXII

Китти молча смотрела на сломанную мачту, у основания которой закрывала лицо руками мраморная девушка. Это был памятник Сильвио.

Пальмы обметали могильные плиты зелеными вениками и тихо шушукались – заботливые старушки, посвятившие мертвым остаток своих дней.

Туман покрывал камни водяным бисером. На памятниках собиралась гусиная кожа. Многие камни плакали.

Тревожные мысли перестали беспокоить Китти. Памятник снял с души мучительную тяжесть.

Мраморная девушка переложила на свои плечи ее печаль. Китти получила прощение.

Теперь ничто ее не удерживало. Она могла уехать.

Кладбище было похоже на опустевший бар. Обелиски торчали высокими табуретами. Чугунный ангел с трубой напоминал негра, дующего в саксофон.

«Куда я поеду? – подумала Китти и сейчас же ответила: – Не все ли равно!»

Десять лет произвели в ней опустошение.

Все, что когда-то цвело в душе и таилось в сердце, было дочиста выжжено пожаром военных и послевоенных лет.

Дом перестал быть домом… Что сталось с братьями? Куда делись отец и мать? Китти не знала. Война сорвала ее с дерева и пустила по жизни засохшей веткой.

Вернуться домой? Засохшая ветка не пристанет к дереву…

Оставалось одно: катиться дальше и дальше, пока дорога не приведет к концу.

«Куда угодно, – только не домой», – решила Китти. Лондонская земля слишком колола бы ноги. Ходить по осколкам надежд – слишком дорогая плата за воздух родины.

Сан-Франциско? Нью-Йорк? Париж?

Облик этих городов расплывался, как лица случайных любовников.

Все равно, который… Сухой ветке не для чего выбирать.

Китти погладила мраморную девушку, словно благодаря за взятые заботы, и пошла по заплаканной дорожке к воротам, за которыми голубела ее машина.

Шофер тронул рычаг.

Дома потянулись похоронной процессией.

Намокший балдахин свинцового неба заколыхался над улицей. Полицейские в чугунных плащах стояли надгробными памятниками. Китти казалось, что она едет по бесконечному кладбищу. У похожего на пышный фамильный склеп здания машина остановилась.

Китти по ступенькам поднялась к резным дверям. На них надгробной надписью висела табличка «Royal Steamer Line»[33].

Китти толкнула дверь и очутилась в большой зале с электрическими лампадами.

За барьером из черного дерева сидели благообразные клерки. Китти подошла к одному из них.

– Могу я получить билет на ближайший пароход?

– Да, мадам… Вам куда угодно?

– Мне все равно… Только поскорее.

Клерк с удивлением посмотрел на странную пассажирку.

– Может быть, мадам не откажет более точно назвать место поездки?

– Я повторяю: мне все равно… Если завтра пароход идет на северный полюс, я поеду на северный полюс.