Нанкин-род

Лю попытался писать. Слова упрямились, не желая сдвинуться с места; фразы надламывались и падали. Тщетно Лю напрягал внимание, – работа не двигалась.

Неожиданно выплыли пристальные глаза Агаты. Они внимательно разглядывали Лю… Потом они исчезли… Мечты бросились им вдогонку. Погоня длилась.

Когда Лю пришел в себя, на столе лежал исписанный листок.

Неужели ему удалось окончить статью? Он начал читать:

Много лепестков упало
С персикового дерева
В темный пруд.
И все же –
Лепестков не так много,
Как моих мыслей о тебе…

Лю был поражен.

Кто сложил слова, предназначенные для восхваления долга, в любовную жалобу?

Он начал думать.

Но чем больше он думал, тем меньше он понимал. Его охватило волнение.

Снова мечты повели его неверной дорогой… Он покорно шел за ними… И вдруг на самом крутом и темном повороте его сознание озарили слова: «Любовь – подобна граве: она растет там, где захочет».

XXIII

– Вы должны обязательно поехать со мной в «Горы верхних небес», – наклонившись к Фей, говорил Курц. – Там побывали все великие путешественники от Марко Поло до принца Орлеанского.

Фей отодвинулась.

– Пожалуйста, сидите спокойно, – вы мешаете мне рулить.

Они мчались по Рубикону в новом зеленом «спидере», купленном Фей на второй день после отъезда отца.

– Это будет восхитительное путешествие, – уверял Курц. – Мне предлагают старинную джонку, очаровательную, как игрушка. Ее корма украшена резным павильоном, а на парусах вышиты серебряные аисты. Я найму матросов и музыкантов, и мы поплывем по Голубой реке, как два…

– Вы поплывете один, – перебила Фей. – Я никогда не соглашусь на подобную поездку. Если же вам непременно нужна дама для вашего павильона, я подарю вам портрет моей прабабушки.

– Мне нужны вы, а не ваша прабабушка, – запротестовал Курц. – Мы захватим граммофон, и, когда нам надоест китайская музыка, мы будем наслаждаться европейской.

– У вас удивительно скверный характер, – возмутилась Фей. – Сколько раз я просила не портить мне настроения вашими фантазиями. Я вообще не понимаю, как можно мечтать о какой-то лодке, сидя в автомобиле…

– Вы не понимаете возвышенных настроений!.. – вздохнул Курц.

– Как бы я хотела, – воскликнула Фей, – чтобы кто-нибудь вылечил вас от вашей возвышенности. Вы не представляете, как она вас портит…

Они неслись по асфальтовой ленте, брошенной самоуверенным городом на унылую китайскую землю. Эта лента дразнила длинным языком придвинувшиеся поля, словно издеваясь над ними. Она катилась, резвясь и играя, как серсо, пущенное рукой беспечного шалуна.

Дорога, созданная для загородных прогулок, пользовалась прочным вниманием шанхайских автомобилистов. Шестьдесят километров, выложенных асфальтом, служили хорошей приманкой.

На Рубикон ехали дышать свежим воздухом, пробовать скорость машин, целоваться.

Щуплые фанзы дырами скудных окон смотрели на беготню разноцветных машин. Клочья грязного дыма мотались над крышами, как сигнал потерпевших крушение. Голые дети и высохшие старики издали показывали свое горе. Они стояли часами, пока темнота не проглатывала их; тогда тяжелая ночь надвигалась на город. От нее пахло потом и нечистотами; она забиралась в окна, расползалась по комнатам, давила и угнетала, заставляя обитателей сеттльмента отмахиваться электрическими веерами.

Внимание Фей было поглощено новой машиной. Она то замедляла ход, заставляя автомобиль ползти, как провинившуюся собаку, то внезапным нажимом акселератора бросала его вперед и гнала на полном газе до тех пор, пока гладкий лоб радиатора не покрывался крупными каплями горячего пота.

Фей ничего не понимала в устройстве машины, но ее приводила в восторг убедительная мощь восьмицилиндрового мотора, легко развивавшего скорость ста восьмидесяти километров в час.

Она забавлялась остроумными приспособлениями и прежде всего ящичком для пудры и губного карандаша, приделанным к рулевому колесу.

– Как вам нравится моя «изотта»? – спросила Фей. – Не правда ли – душка?

– Она не может не нравиться, раз список ее почетных владельцев открывают румынская королева и японский микадо.

– Вы – сноб! – сказала Фей, превращая руль в туалетный столик. – Я уверена, если бы вас приговорили к смерти, вы попросили бы отрубить вам голову гильотиной только потому, что этим способом отправляли на тот свет королей.

– Вы ошибаетесь. Я – демократ, как и мой отец, который говорит, что в наш век можно нажить капитал только на народных бедствиях.

– Вы такой же демократ, как Агата, – подводя губы, сказала Фей. – Заботы о грязных детях дают ей средства для беззаботной жизни.

– Серьезные проблемы недоступны вашему пониманию, – важно заметил Курц.

– Я предпочитаю менее ответственные темы для болтовни.

– Как мало вы похожи на вашего брата!

– Он слишком изуродован чужими влияниями.

Фей закрыла туалетный ящик и нажала акселератор. Автомобиль рванулся, как ужаленный. Курц стукнулся затылком о кузов.

– Так можно расколоть череп!

– Он у вас крепче, чем вы думаете. Они въехали в город со стороны Вузунга.