Наперегонки со временем

В те дни в Израиле царила нужда, была карточная система. Это были дни кефира и трескового филе. Овощи и фрукты можно было достать только с большим трудом. В новых селах господствовало тяжкое недовольство. Ссоры, драки, случаи бегства были обычным явлением. Яростно воевали между собой общины, семьи, синагоги разных толков, а все вместе — с работниками Сохнута и инструкторами.

Приходилось брать на себя функции пожарников. Мы метались из одного поселка в другой, вооруженные своим незамысловатым противопожарным оборудованием: дополнительная смета на благоустройство, обещания, хладнокровие, много, много терпения и сердечности. Часто ничего у нас не получалось. Озлобленные поселенцы покидали села, и мы привозили на их место группы новых иммигрантов.

В один из зимних дней 1952 года — третьего года массового заселения — к нам явилась группа жителей нового мошава Хацав, расположенного к югу от Гедеры. Люди часто приходили, чтобы излить перед нами свое изболевшееся сердце, и мы к этому уже привыкли. Однако эта группа поселенцев, сидевшая в коридоре, дожидаясь своей очереди, произвела на меня особое впечатление. На этот раз речь шла преимущественно о молодых людях, стройных и ладных парнях, спокойных и грустных. Они не кричали и не топали ногами. От имени всей группы говорил один парень, которого звали Бенцион Халфон. Он рассказал, что в мошаве Хацав люди прошли уже через все муки переселения и трудоустройства. Жители мошава уже не жалуются и не «бузят». Они знают, что мы люди занятые, но все равно они не вернутся в мошав, не поговорив с нами и не излив нам свои жалобы.

У меня просто не хватило совести отослать их ни с чем. Я вызвал к себе Леви Аргова, друга и товарища еще по нелегальной работе, ответственного теперь за район Реховот, в котором находился и мошав Хацав.

Леви коротко рассказал мне, что происходит в Хацаве. Рассказ был малоутешительным. Мы попросили группу из Хацава в кабинет и приготовились выслушать их претензии. Бенцион Халфон, парень лет двадцати, рослый и черноволосый, с очень живыми черными глазами, говорил от имени всех.

…Вот уж год в Хацаве проживает около семидесяти семейств, приехавших из Ливии. Жилье уже построено. Они получили от Сохнута немного труб для оросительной системы, коров, мулов, сельскохозяйственный инвентарь. Дела пока идут неважно: они еще не научились как следует возделывать землю, не привыкли и к скоту этих пород; однако среди поселенцев много таких, кто готов любыми усилиями освоить сельскохозяйственную науку и научиться возделывать землю, на которой они сидят.

Однако, к сожалению, в селе взяли верх отдельные иммигранты, которые стремятся только к одному: продать все, что они получили от Сохнута, на «черном рынке», а затем покинуть деревню и переехать в какую-нибудь «маабара» или в какое-нибудь городское предместье.

Бенцион объяснил нам, что «те» составляют в деревне большинство. Верховодят несколько сильных глав семейств, которым подчиняется около пятидесяти семей. Тех же, кто им не подчиняется, они всячески преследуют, оскорбляют, избивают, издеваются над ними, упрекая в том, что они берегут доверенные им инвентарь и имущество.

— Короче, мы не живем, а мучаемся, — закончил свой рассказ Халфон.

Мы сразу поняли: если немедленно не принять меры, то село совсем распадется. Леви Аргов подтвердил все, что рассказал Халфон. Он добавил, что инструкторы из старых мошавников, направленные в Хацав, ничего не смогли сделать. Хулиганы угрожали им и под конец совсем прогнали их из села. Он сам был в деревне десятки раз, изо всех сил пытался исправить положение, но ничего не получилось и у него. Он тоже считает положение отчаянным.

Мы чуть ли не решились предложить меньшинству покинуть Хацав и поселиться в другом месте. Нам уже не раз попадались такие безвыходные случаи. Когда окончательно выяснялось, что дело гиблое, мы просто сидели и ждали, пока село совсем опустеет, и тогда привозили новую группу иммигрантов.

Вдруг я почувствовал, что на этот раз такое решение явится страшной обидой для делегации. Я и сам почувствовал глубокую обиду. Что здесь, собственно, происходит? Неужели эти замечательные парни, которые полны решимости остаться в мошаве и возделывать его землю, неужели именно они должны покинуть село и оставить его на произвол той банды хулиганов? Где же правда? Неужели мы допустим такой произвол? Я прямо кипел от гнева. Пошел к Эшколу и сказал ему:

— Дайте мне отпуск на несколько дней. Я хочу поехать туда и разобраться во всем этом деле лично. Отложим решение, пока я вернусь.

Эшкол, знакомый уже с моим упрямством, не стал долго препираться со мной.

— Ладно, поезжай. На месте посмотришь, что можно спасти от этого пожара.

Я объявил Халфону и его товарищам, что завтра буду в Хацаве и попросил, чтобы они попридержали язык и не рассказывали людям «большинства», что приезжает «сам помощник Эшкола». Я приеду в качестве нового инструктора.