Наперегонки со временем

— Я ударю ногой в калитку и попытаюсь ворваться во двор; как только на меня поднимут вилы, вы ворветесь и ударите. Я полагаюсь на тебя и на твоих людей, бить надо сильно и «сухо». Кровопролития не должно быть!

— Не беспокойся, — ответил Абрам. — Ребята опытные.

Я приблизился к забору. Я был один, но у меня не было другого выхода: кто-то должен был начать. А ведь я же «заварил» всю эту кашу!

Ногой я пнул деревянные ворота и очутился лицом к лицу со стариком. Старший сын поднял вилы и изо всех сил опустил их. Я инстинктивно протянул руки, чтобы поймать опускающиеся на меня вилы, но при этом острие вил глубоко вонзилось в мою руку, брызнула кровь.

Ребята Икара тотчас же перескочили через забор. Разъяренные видом крови, за ними кинулись и инструкторы. Все немедленно набросились на членов семьи Реувена.

Моя рука сильно болела. Один из инструкторов пытался перевязать ее сорванной с себя рубашкой, но кровь не останавливалась.

Тем временем потасовка продолжалась. Я видел, что наши ребята делают свое дело как следует — одного за другим они валили наземь людей Реувена. Оглушающий женский визг сопровождал весь этот «спектакль».

Один из инструкторов посадил меня в машину и вывез из деревни. На шоссе мы встретили полицейский джип, спешивший в село. В Гедере мне оказали первую помощь, а оттуда повезли в Тель-Авив, в Гадасу.

Дежурный врач осмотрел рану и спросил, откуда она. Мне не хотелось пускаться в подробности. Я сказал, что работаю в новых поселениях и во время работы споткнулся, упал на вилы и поранил руку.

Мне сделали укол против столбняка, и врач позвал хирурга. Тот сделал все, что надо, и после перевязки посоветовал мне лечь в больницу на несколько дней.

В тот же день пополудни я уже был в Хацаве. Полиция прекратила «драку», и в селе воцарилась напряженная тишина. Я нашел наших людей в конторском бараке. Абрам рассказал мне, что сопротивление во дворе длилось всего несколько минут, и что весь скот и инвентарь вывезены на склад в Црифин. Операция удалась на славу: «потери» были минимальные, всего один раненый — я сам. Зато шайка была разбита наголову.

В субботу к нам в Реховот приехал Бенцион Халфон и рассказал, что в деревне полнейший переполох. «Они почти все готовы покинуть мошав и поселиться в городе. Мы посоветовались с работниками отдела устройства и попросили, чтобы кто-нибудь из них присоединился к нам на следующий день, но чтобы у него был список городов, которые мы могли бы предложить на выбор желающим переехать. Мы попросили также, чтобы этого работника снабдили полномочиями для решения тут же на месте всех вопросов, связанных с переездом людей на новое место.

В воскресенье утром мы выехали в Хацав. Мы расположились в конторе и начали вызывать по списку глав всех семейств. Тридцать с лишним семей согласились оставить мошав тотчас же, без всяких жалоб и претензий и получить квартиру в городе. Большинство выразило желание переехать в Реховот.

В ходе бесед с этими людьми нам стало ясно, что мерить всех одной меркой нельзя. Часть из них просто следовала за главарями и теперь, искренне раскаиваясь, выразила готовность остаться в мошаве и вести себя «как положено». Более того, даже некоторые из главарей, и прежде всего семейство Якова Реувена, предстали перед нами за спокойной беседой в совершенно ином свете: это были предприимчивые люди, тертые, правда, но мужественные. Старик, например, так и не явился на вызов. Он послал своих сыновей. Гордость не позволяла прийти на беседу с теми, кто только третьего дня напал на него.

Я подумал: чего мы хотим от этих евреев? Разве они виноваты в том, что в Израиле нельзя достать того и этого, что существует карточная система? Разве они виноваты в следствиях закона спроса и предложения в израильской экономике 1952 года? Разве не соблазняли их спекулянты «черного рынка», используя в корыстных целях их положение? И, наконец, обвинять во всем стрелочника, это проще простого. Мы-то сами где были? Где была наша голова? Почему мы не взяли с них расписок за инвентарь? Сами же создали условия для разбазаривания, а теперь виним во всем их!

Короче говоря, мы дали свое согласие на то, что не все семейства «большинства» обязаны покинуть село.

Мы посоветовались также с Бенционом, и он с товарищами, пожалуй, тоже поняли и согласились.

Из шестидесяти семейств уехало тридцать: те, кто либо не хотел, либо не мог остаться и заниматься сельским хозяйством. Половина семейств решила остаться, среди них и семейство Якова Реувена.

Однако покончить на том дело нельзя было. Мы предложили всем, решившим остаться, расписаться на документе, который тут же набросали и отпечатали во многих экземплярах на машинке. Для этого мы воспользовались фирменными бланками Сохнута, так сказать, для пущей важности. Никакой законной силы документ, не имел.

А вот и сам документ:

В поселенческий отдел Реховот.

Обязательство.

В соответствии с данными вам мною заверениями и на основе договоренности, достигнутой между нами сегодня, я заявляю следующее:

1. Я обязуюсь остаться в Хацаве и честно заниматься сельским хозяйством.