Наперегонки со временем

Мошав Неватим стал центром торговли козлятиной, говядиной и всяким прочим мясом. Скот — мелкий и крупный — поставляли бедуины. Часть поселенцев покинула мошав и разбрелась кто куда. Некоторые из оставшихся купили у них скот и инвентарь и стали хозяевами больших животноводческих ферм. Контроль за опустевшим наполовину селом со стороны Сохнута становился все слабее, пока совсем не прекратился…

В 1954 году в селе проживал с десяток семейств, выходцев из Венгрии и Румынии, которые стремились накопить как можно больше денег торговлей мясом, чтобы потом обосноваться где-нибудь в другом месте. Поэтому было решено сделать все, чтобы ускорить выезд оставшихся семейств и подготовить село к приему кочинских евреев.

Обо всем, что происходило тогда в Неватим, я узнал в кабинете заведующего отделом Негева, Мони Натанович. Моня, опытный агроном, получивший диплом в Соединенных Штатах, был старым работником поселенческого отдела. Это был упитанный широкоплечий мужчина лет за сорок, вечно улыбающийся во всякое время и во всякую погоду. Несмотря на неуклюжую фигуру, это был очень подвижный человек. Столь же легко и быстро он принимал решения. Особенно он любил ходить пешком и совершать длительные походы.

Теперь он сидел напротив, разглядывая меня со все возрастающим изумлением:

— Я не стану копаться в твоей душе, чтобы узнать причины, толкнувшие тебя на этот путь, — сказал Моня. — Но я предлагаю тебе сесть в джип, прежде чем ты примешь окончательное решение, и съездить туда. Когда ты вернешься, мы с тобой поговорим еще раз.

Я принял его предложение.

Село имело совершенно заброшенный вид. Белые «блоконы» одиноко торчали на фоне серовато-желтого леса, тянувшегося до самого горизонта. На всем этом просторе не видно было почти ни одного зеленого пятна. Всюду безраздельно господствовал коричневый цвет засохших бодяков.

Пустынные улицы утопали в пыли. Я вошел в пустые «блоконы», в которых окна и двери были вырваны из проемов и сразу заметил, что некоторые из домов служили последнее время сараями для овец и скота. Всюду — засохшие кизяки, запекшаяся моча, солома, навоз. То там, то тут попадался обжитый дом. Я ходил и беседовал с жителями, сразу предупреждая их, что собираюсь стать инструктором у кочинских евреев, которые скоро сюда приедут. Из своих бесед я сделал вывод, что эвакуировать эти несколько семейств, живущих уже месяцами без школы, без элементарных услуг, без транспорта и вообще без общества, будет нетрудно.

Все же мне пришлось спросить кое-кого из мужчин — не согласятся ли они остаться жить вместе с иммигрантами из Кочина, правда, я нашел нужным рассказать им — хотя и не был убежден, что это действительно нужно, — об особенностях состояния здоровья кочинцев.

Мужчины, а в особенности их жены, испуганно уставились на меня:

— А это заразно?

Я ответил, что не врач и не знаю.

На северо-западном краю деревни я вдруг обнаружил один дом, прямо утопающий в зелени: кругом деревья и зеленые насаждения. Двор составлял такой разительный контраст с унылой серостью всех остальных домов и голых дворов, что мне трудно было побороть любопытство. Когда я подошел ближе к блокону, мое изумление усилилось еще больше. Этот блокон, чисто выбеленный известкой и покрытый красной черепицей, был словно пересажен сюда из другого мира. Во дворе росли молоденькие тенистые деревья, кругом грядки овощей и цветов, виноградные лозы на деревянных кольях.

В огороде работал бородатый с длинными красными волосами, ниспадающими на лоб и плечи, босой, полуголый мужчина. Загорелый, потный — это был настоящий Робинзон Крузо. Дверь, ведущая в дом, была полу-открыта.

Увидев меня, он крикнул:

— Мария, киузи ла порта! («Мария, закрой дверь»).

Итальянский в Неватим — такого я никак не ожидал! Я еще успел заметить, как женщина загнала в дом двух мальчишек и закрыла за собой дверь.

Работяга-мужчина стоял теперь у забора, он улыбался мне и сказал на иврите, звучном, словно итальянский:

— Шалом. Меня зовут Даниилом Мартинезом. А вас?

Я тут же смахнул слой пыли с тех обрывков итальянского, который усвоил во время службы в британской армии и нелегальной работы по переправке иммигрантов в Италии и ответил ему:

— Бон джиорно, синьор Мартинез. Микиамо Элиав. Мольто пиачере. («Здравствуйте, господин Мартинез. Меня зовут Элиав. Мне очень приятно»).

Лицо Мартинеза засияло. Он с ходу перешел на итальянский и заговорил быстро-быстро. Я перебил его и попросил говорить чуть медленнее. В короткой беседе он рассказал мне, как он попал сюда в Неватим.

…Он из крестьян и родился в одной из сицилийских деревень. Перед Второй мировой войной его мобилизовали в итальянскую армию и отправили на фронт в Западной пустыне. Воевать ему так и не пришлось. Еще в 1941 году он попал в плен к англичанам. Те отправили его в лагерь для военнопленных в Эрец Исраэль, а там он вскоре устроился денщиком у одного из офицеров. Он много разъезжал со своим господином по стране и видел, как евреи цепляются за свою землю, пускают в ней корни и крепко врастают.