Наперегонки со временем

И вот ко мне подошла мать, за которой следом пришла и дочь, и говорит:

— Правда, что это очень опасное место, все время, почти каждую ночь, идет перестрелка с диверсантами, просачивающимися через границу?

Мне было сначала не ясно, какая роль предназначается мне в этом споре, и что скрывается за вопросами, заданными мне в присутствии дочери. Поэтому я невнятно пробормотал, что можно было истолковать как утвердительный ответ.

— Вот видишь, — повернулась мать к дочери, — тебе никак нельзя остаться здесь. Это прямо нелепость какая-то.

— Но, мама, — ответила девушка. — среди бойцов здесь есть и девушки. Почему же мне нельзя остаться?

— Ей здесь нельзя остаться, правильно я говорю? — обратилась госпожа Мид ко мне, и я услышал мольбу в ее голосе. Антрополога не стало, я видел всего лишь мать.

— Правильно, — ответил я.

Дочь начала сердиться и высказывать признаки непослушания.

— Я остаюсь здесь и кончено, — сказала она матери. — Ты тоже никого не спрашивала, когда поехала к дикарям острова Борнео. Я тоже ни у кого не спрошу. Мне по душе это место, ребята здесь чудные, и я остаюсь.

Делать нечего. Пришлось матери согласиться, чтобы дочь осталась на одну ночь в Амацье. Я передал ее в надежные руки командира поселка, парня из квуцы Кинерет.

— Вы смотрите, обходитесь с ней вежливо.

— Будь спокоен, — ответил он мне, подмигивая.

Через день-два Маргарет Мид уехала из Израиля. Дочь, однако, осталась в Амацье: не на одну ночь, правда, и не на годы, но все-таки на длинный ряд недель.

Не удивлюсь, если когда-нибудь в мои руки попадет книга под названием «Возмужание в районе Лахиш».

Глава 22. ГИБЕЛЬ БЕН-АМИ

Когда к нам начали прибывать инструкторы-добровольцы из мошавов, я очень обрадовался, встретив среди них некоторых старых боевых товарищей из еврейских соединений английской армии, которые, как и я, прошли свой путь в Хагане, в нелегальной иммиграции, и, конечно, в войне за Независимость и в Цахале.

Это были мужчины моего возраста, лет тридцати с гаком. Теперь они снова оставили плуг, дом и созданные недавно, после долгих лет мытарств и боев, семьи. Снова они откликнулись на призыв; на этот раз, чтобы помочь поселкам иммигрантов. Они пришли без громких фраз, не мудрствуя лукаво, ни из какого не «сионизма», без парадов и торжественных прощаний.

Все эти ребята: Дов, Арик и Амос из Нахалала; Абрам и Шолом из Кфар-Виткин; Бен-Ами и Ури из Кфар-Иехезкиэль, и другие стали «номерами первыми» и столпами новых мошавов. Им помогли другие добровольцы помоложе, которым не так давно исполнилось всего лишь двадцать. Все эти ребята часто бывали у меня в гостях, в маленьком домике по улице Гаврадим в Ашкелоне, и мы крепко сдружились — не только из-за нашего общего прошлого в английской армии, в нелегальной иммиграции и в Цахале, а еще и потому, что я и сам ходил недавно в инструкторах-добровольцах в мошаве Неватим.

Одним из первых в Лахиш прибыл Бен-Ами Малхиман из Кфар-Иехезкиэль. Хотя он и не был оратором и вожаком, но выделялся своей сильной личностью. Впервые я с ним встретился в Италии году в сорок шестом. Он служил тогда в еврейских транспортных частях английской армии, а после войны остался работать вместе с Егудой Арзи в Италии, где участвовал в организации нелегальной алии. Уже тогда Бен-Ами был известен как первоклассный шофер и талантливый организатор автоколонн, машин и береговых баз для нелегальной переправки иммигрантов. В нашем отделении в Италии он выполнял любую работу.

Я хорошо помнил этого молодого мужчину, роста выше среднего, крепкого и красивого, с открытым и добродушным лицом. Самой отличительной чертой его было внутреннее спокойствие. Он не любил болтать попусту, сплетничать и зубоскалить, как это часто бывает у старых вояк. Не любил он также участвовать с нами после удачно проведенной «операции» в выпивках и «развлечениях» на улицах Милана и Неаполя. Вскоре мы заметили, что он влюблен в одну из беженок, работавших с нами в лагере Манджета.