Наполеон. Изгнание из Москвы

И на севере, в Пруссии, Померании и Швеции, и на юге, где находились восточные доминионы дома Габсбургов, перспективы французов были одинаково мрачными. Шварценберг, чей Тринадцатый корпус в течение последних трех месяцев играл в войну с русскими, потерял контакт с Великой армией и не прилагал никаких усилий, чтобы его восстановить. В Вене канцлер Меттерних, которому будет суждено более чем на столетие вернуть Европе статус-кво, уже изыскивал средства, чтобы заставить своего суверена, тестя французского императора, вступить в альянс с наиболее активными противниками Наполеона[73]. Через восемь месяцев ему это удалось. Далее Франции пришлось столкнуться с наиболее мощной военной коалицией, которая когда-либо собиралась против одной страны. В нее входили: Россия, Пруссия, Австрия, Швеция и Великобритания. Тем временем — а имя Наполеона все еще имело силу — Шварценберг продолжал осторожно действовать. Без лишнего шума он отступил на запад и вошел на территории Габсбургов. Сэр Вальтер Скотт говорит о Шварценберге, что он и русские занимались тактическими маневрами еще в июне, и это точное определение той роли, которую Тринадцатый корпус сыграл в этой кампании. Шварценберг был на войне семь месяцев, и его войска остались целыми и невредимыми.

На севере дела приняли более драматический оборот. Маршал Макдональд, наполовину шотландец, командир Десятого корпуса армии Наполеона, оставленный для охраны рижского и санкт-петербургского направлений, давно опасался того, что не сможет доверять своим солдатам-немцам. Он отступил к Тильзиту, но сейчас, получив новости о катастрофе, начал незаметно продвигаться дальше на запад. Одна из дивизий Макдональда, которой командовал прусский генерал Йорк, в полном составе изменила присяге, ее командир вступил в молчаливое соглашение с посланцами царя о сохранении нейтралитета до тех пор, пока не будут затронуты территории Пруссии.

Позднее, когда пришло время, Йорк обещал присоединиться к русскому вторжению против Франции и даже отослал Макдональду письмо, в котором объяснял, что он сделал и почему.

Прусский король, суверен Йорка, от имени правительства снял с себя ответственность за его поступок, но был не последним среди тех, кто одобрил его действия. В Берлине, естественно, никто не поверил в фикцию, что посланцы королевского двора находятся в пути, чтобы арестовать и судить его военным трибуналом за мятеж.

Фактически в каждом прусском городе, поселке или деревне шли сейчас волнения. Открытой агрессии пока не было, но Тугендбунды, или Союзы добродетели, очень активно действовали среди студентов и молодых офицеров. Были очень популярны патриотические баллады, а всадники вольного эскадрона Луцова[74] уже сидели в седле, так что французский солдат больше не мог в одиночку путешествовать по Пруссии без опасения, что ему перережут глотку. День за днем, даже час за часом, вся восточная твердыня Французской империи начинала рушиться, и ветераны Великой армии, за последние шесть лет растолстевшие на германских квартирах, обнаружили, что окружены потенциальными врагами, ожидавшими сигнала к атаке.

Этот момент был не за горами. Теперь Кутузов отдал приказ о генеральном наступлении и форсировании Немана, но до этого казаки Платова переправились по льду и, разбившись на маленькие, охочие до поживы банды, рыскали по равнинам и лесам. Отставших французских солдат продолжали убивать или брать в плен, а крик «казаки!» можно было услышать на французских биваках в любое время дня и ночи.

После того как он поспешил покинуть Ковно и оставил маршала Нея вместе с генералом и тремя рядовыми прикрывать отступление, Мюрат, номинально продолжавший оставаться командующим армией, направился в Гумбиннен, где провел свой первый военный совет, так ничего и не принесший, который закончился жестокой ссорой между Мюратом и Даву, разгоревшейся из-за того, какие шаги необходимо было предпринять, чтобы реорганизовать толпу беглецов и дать убедительный отпор неприятелю.

Мюрат открыто провозгласил крайнее недовольство своим царственным шурином, намекая на то, что не видит ничего плохого в скорейшем спасении своего трона в далеком Неаполе. Даву, который всегда ненавидел экстравагантного кавалериста, был возмущен такими циничными высказываниями и сказал Мюрату, что позаботится о том, чтобы его слова как можно скорее дошли до Наполеона. На этом нервы Мюрата не выдержали. Правильно поняв, что суровые воины, вроде Даву, Лефевра, Нея или Мортье, не поддержат его, он принял собственное решение. 16 января, когда остатки армии дошли до Кенигсберга, он, сославшись на болезнь, оставил командование и поскакал на юго-запад в сторону Неаполя, проделав путь за рекордно короткое время. Не только у Наполеона, но и у рядового состава армии такое вопиющее дезертирство в тот момент, когда каждый маршал должен был служить примером своим солдатам, вызвало отвращение.