Наполеоновские войны

Бернадот, прибывший в Швецию в октябре 1810 г., принял лютеранство и имя Карл-Юхан и энергично принялся завоёвывать всеобщую любовь. Более того, поскольку Карл XIII на глазах старел и дряхлел, вскоре он уже фактически выступал в роли регента и готовил Швецию к новой войне, направленной на возмещение потерь 1809 г. (так, в 1811 г. были введены нормы воинской повинности по французскому образцу). Однако в политическом плане он быстро доказал, что надежды, возлагаемые на него либералами, тщетны. Бернадот, хотя и славился в молодости якобинством, в то время был решительно настроен защищать власть монархии от риксдага. Итак, учитывая, что он не собирался терпеть претензии дворянства или поворачивать вспять реформы, которые привели к падению Густава IV, или даже искать союза с Францией, понятно, что революция 1809 г. в конечном итоге потерпела крах — один просвещённый монарх всего-навсего сменил другого.

Сицилия: бароны и британцы

В поисках третьего примера не очень удачных реформ нам придётся обратить взор на Сицилию. И здесь война стала катализатором перемен, однако в данном случае требования перемен исходили не только от сицилийского общества. Так, хотя внутренние сицилийские факторы и сыграли главную роль в событиях, которые в конечном итоге привели в 1812 г. к провозглашению конституции и уничтожению феодализма, не менее важное влияние на это оказали также внешние факторы в форме британской интервенции. Прежде чем переходить к политической ситуации, которая вызвала реформы в Сицилии, следует сначала рассмотреть отношения Британии с её относительно мелкими союзниками. Британцы, часто оказывавшиеся в изоляции в схватке с Наполеоном, поняли, что даже от самых слабых европейских государств может быть толк как от союзников. Португалия, например, сыграла решающую роль в продолжении войны в Испании, Швеция после 1807 г. стала жизненно важным каналом для обхода континентальной блокады, а Сицилия являлась важной военно-морской базой, складом и бастионом против французской экспансии в Средиземноморье и Леванте. Поэтому прилагались огромные усилия по их поддержке, но британцы считали, что в обмен на это вправе требовать у поддерживаемых ими режимов стабильного, эффективного и лояльного по отношению к ним правления. На невыполнение этих условий британцы отвечали давлением, направленным на проведение реформ. Например, Веллингтон засыпал регентский совет, управлявший Португалией во время Полуостровной войны, требованиями осуществления таких мер как принудительный заём, повышение имущественного налога, введение прогрессивного подоходного налога, укрепление местного управления и ужесточение контроля над повсеместно поносимой интендантской службой. На этот прагматизм, однако, некоторый отпечаток накладывали культурное превосходство и даже, по крайней мере в неофициальной сфере, имперское мышление. Так, наблюдалась склонность считать, что применение британских моделей является панацеей от всех болезней для блуждающих во мраке чужеземцев, но здесь также таилась надежда, что это приведёт к расширению британского политического и коммерческого влияния. Между тем многие британские наблюдатели, которые относились к низшим классам так же снисходительно, как они презирали высшие, утверждали, что португальцев, испанцев, сицилийцев и греков можно превратить в отличных солдат, только если ими будут управлять британские офицеры (что и было фактически сделано в Португалии). Эти факторы оказывали влияние не на всех уровнях — так, администрации Персиваля и Ливерпуля резко выступали против безрассудных разговоров о возможной аннексии Сицилии в качестве колонии, а окончательное принятие сицилийской оппозицией британских конституционных образцов вызвало сопротивление британского посольства и было высмеяно в Британии — но не вызывает сомнения, что таким образом Британия стала стимулятором реформ, почти столь же сильным, как и Франция.