Наполеоныч. Дедушка русского шансона

— Здоров-то здоров, — ответил он мне, — но ежели песен ищете, то проходите дальше. Моя песенка спета.

— Боже! — подумал я. — И этот человек шутит.

— Да вы разве что-нибудь особенное узнали, Матохин? — осторожно спросил я его.

— Да особеннаго ничего… Но только меня, должно быть, сегодня ночью вздернут…

Я даже отшатнулся.

— Так что же, — продолжал Матохин, — это, по-моему, правильно. Они бы попались мне, я бы их всех зарезал. Попался я им — они меня вздернут. Чего проще!

Он угрюмо замолчал.

— Но послушайте, Матохин, — начал я. — Мне смотритель сказал, что вы пожелали меня видеть т. е. вы, по крайней мере, спрашивали обо мне. Ну, вот и скажите мне на милость, для чего убили вы этого нечастного Беккера (так звали покойную жертву)? Хоть бы и на каторге, а жили бы да жили, а там кто знает… Ну, скажите, для чего нужно это было делать?

— Да такая уж вышла планида… Пришла пора… — заладил Матохин, как бы нехотя.

— Да перестаньте, — перебил я его. — Какая там «планида»! Что за «пора»! Бросьте дурачиться, Матохин! Даю вам слово, что, если вы мне все расскажите, я унесу вашу тайну с собой в могилу и никому ее не открою.

Он молчал.

— Может быть, у вас были какие-нибудь давнишние счеты с Беккером? Да, наконец, может быть, вы ему, отомстили за какого-нибудь товарища? — допытывался я.

— Вот все с этим также и на суде ко мне приставали. Скажи, да скажи! Вынь да положь! Тайна да тайна! А тайны тут никакой нет. Беккера я почти что не знавал и сердца к нему не имел. Подвернулся человек — и все тут. Не попадайся! — как-то грозно сказал Матохин.

— Но ведь это же дико! Нелепо! — вскричал я.

Он опять промолчал.

— Видите ли, — начал он, наконец, — я с малолетства имею страсть к этим делам. Отца и матери я не знавал. Мальчишкой по деревням бегал, приют имел, где пришлось. Рано у меня эти замашки проявились… Любил я шибко — взять хотя бы кошку или мышонка да помучать… А то у таракана или, скажем, у бабочки то одну, то другую ногу отрывать — потеха! — бьется, да ничего сделать не может. А лет девять мне было, как ножичком искромсал котенка. Ну, и смеха тут было!.. Хоть и драли же меня за это! А там и пошло… Людей-то я начал резать уже к 20 годам, после того, как в Туле служил на бойне. Попался и пошел по Владимирке. Ну, вот, нынешний год все чувствую себя неладно. Не сплю, не ем, да все какие-то зеленые круги перед глазами вертятся, мутно стало мне. Это, значит, приходит пора моя… крови бы… Ну вот и случилось дело… а против Беккера я ни-ни… Даже жаль, сказывают, парень ничего был… А мне после этого точно полегчало, сплю хорошо, ем хорошо, будто камень с меня упал. Знатно поправился.

— Боже мой, — подумал я, — и этого человека вешают, вместо того, чтобы лечить!

— Скажите, Матохин, — спросил я его, — не говорил ли с вами когда-нибудь доктор?

Он даже ухмыльнулся.

— Да что я за барин такой! Плетьми да розгами больше пользовали, — сказал он. — Сегодня, небось, и вылечат в конец. Ну, спасибо, что зашли. Теперь бы мне маленько соснуть.

Я понял, что ему не до разговоров, и сказал:

— Ну, до свидания пока, Матохин.

— Нет уж, прощайте, — ответил он.

— Может быть, вы чего-нибудь особенно хотите или имеете передать, я бы с удовольствием…

— Да чего мне еще желать… Кажись, все устроено по чести. Разве бы… вот, если милость ваша будет… Сказывали, видите ли, что со мною вместе выведут и товарищей — смотрите, мол, чтобы неповадно было… так вот, боюсь, не сдрейфить бы мне… а то ребята смеяться будут… Так вот, мне водочки бы… так, знаете, для форсу, для куражу, что ли…

— Постараюсь достать, — сказал я и вышел из камеры.

Я решил, во что бы то ни стало, исполнить желание Матохина и с этой целью пошел на квартиру смотрителя.

На мой звонок сам Адриан Федорович отворил мне дверь. Он был без кителя и немного удивился моему приходу.

— А я только что собирался прикорнуть, — встретил он меня.

— Да я к вам на одну минуту, — извинился я.

— Зайдите в кабинет.

Я, не снимая плаща, пошел за ним.

— Ну, расскажите, в чем дело. Видели его? — спросил он.

— Видел, — сказал я, — и вот я к вам с просьбой — разрешите, Адриан Федорович, принести Матохину водки, так, для куражу… Очень он об этом просит.

— Да вы, голубчик, с ума сошли! — вскричал Адриан Федорович. — Разве я могу разрешить что-нибудь подобное? Вы же знаете, что водки и карт в тюрьме ни-ни. Сам могу попасть в ответ. Я вам сейчас напишу опять пропуск и вы зайдете к Матохину и скажите ему, чтобы он об том и не думал.

Адриан Федорович сел к письменному столу, написал и передал мне пропуск. Потом он встал и, подойдя к окну, обернулся ко мне спиной и, смотря на улицу, равнодушным тоном заговорил:

— Вы-то человек корректный и этого не сделаете, но, если бы вы были человеком не корректным, то все равно надули бы меня. Вот например, у меня в передней на окне стоит, как раз, эдакий, знаете, флакон… Вы, уходя сейчас, могли бы его стибрить и спрятать под плащем… да и пронести Матохину. Я бы, конечно, об этом ничего не узнал. Но, вы, понятно, этого не сделаете… — тихо закончил он.

Я подошел к нему и крепко пожал ему руку.

— Конечно, я этого не сделаю.