Наполеоныч. Дедушка русского шансона

Совершенно исключительный же тип представляет собой, как я сказал, сибирский бродяга.

От него веет чем-то страшным, а от некоторых с их бледными лицами и глубоко ввалившимися глазами, отдает даже чем-то мистическим.

Миросозерцание у этих людей самое простое. Они кроме себя никого и ничего на свете не признают.

В одной из их песен поется:

«Я всем чужой».

И все тут.

За несколько копеек или за какую-нибудь ветошь он не только зарежет перваго встречнаго, но и товарища своих долгих скитаний.

Таков здесь неумолимый закон жизни.

Если я в своих рассказах описываю некторыя исключения, то именно потому, что они невероятно редки.

Иной раз бродяги целый месяц голодают (особенно зимой) и, по этой части, я уверен, дадут индусским факирам несколько очков вперед. Чем они «живут» — это тайна, которую знает разве темная ночь, молчаливая тайга и, пожалуй, большая дорога, где им изредка удается ограбить проезжаго купца или чиновника.

Непримиримыми врагами бродяг являются киргизы и буряты, особенно последние. Они за ними охотятся, как за зверями и ловят их длинной веревкой — вроде лассо, — потому что на бродягу бурят жалеет тратить свой заряд.

Больше всего бродяг скитается у Байкала, где у них есть кое-какие притоны и пристанища.

Эти притоны функционируют под названием «харчевни», а по-сибирски «Пивник». (Содержат их, конечно, такие же бывшие бродяги или каторжники.)

Будучи на восточном берегу Байкала, я остановился в киргизской деревне Ишь-Куль.

Она расположена около самого берега озера. Жители занимаются, главным образом, ловлею омулей (специальная байкальская рыба). Остановился я у самаго «Ю-тур-я», т. е. старшины и, конечно, расспрашивал его насчет бродяг. Он мне рассказал, что к их деревне они боятся подходить — «многи, многи их тут потопила моя», но что верстах в 8 существует в тайге «Пивник», в котором они, должно быть, собираются… Содержатель «пивника» какой-то «Безголовый», покупает краденое и промышляет «желтой пшеницей», т. е. контрабандным золотом, тайно вывозимым с приисков.

Меня, конечно, эти рассказы соблазнили, и я решил отправиться в гости к этому «Безклювому». (Не заклюет же меня «Безклювый»!) Надев высокие сапоги, рваную поддевку, старую фуражку, взяв в левый карман возможно больше мелких серебряных и медных монет, и в правый положив револьвер, я, как-то рано утром, двинулся в тайгу. Так как я рассчитывал услышать песни, то прихватил с собой карандаш и нотную бумагу.

Обыкновенно, при встречах с бродягами, я сам выдавал себя за беглаго и, во всяком случае, выглядел в своем наряде достаточно подозрительно, — одним словом, я мог возбудить доверие у бродяги.

Киргизы, довольно складно, описали мне дорогу, и я шел по лесной тропинке довольно уверенно.

Выйдя из лесу на поляну, я вдруг увидел сидящего на ней человека.

Старенький, маленькаго роста и подслеповатый, этот человек был совершенно гол, но, тем ни менее, он в этот момент занимался «охотою», — с важным и сосредоточенным видом искал, и довольно удачно, в своей одежде маленьких зверей. Каждаго пойманного, он давил на ногте и при этом, как-то особенно прищелкивал языком.

Я сразу узнал в нем бродягу.

Он страшно испугался, увидев меня, и поспешно начал собирать свои охотничьи владения, дабы убежать.

Но я ему крикнул издали:

— Не бойся. Свой! Ищу, где бы найти мне «Безклюваго».

— Ой-ли! — сказал он. — Ну, да все равно. Сам к нему пробираюсь, иди вперед — я за тобой, я тебе покажу.

После того, как он облачился, мы пошли — я вперед, а он за мной.

Через час мы спустились в какой-то овраг и, поднявшись на другую его сторону, очутились перед низенькой избой.

— Здесь, — сказал тихо мой спутник.

Он подошел к окну и постучал.

Немного погодя дверь отворилась и на пороге показался высокий плотный человек. Я сразу узнал «Безклюваго».

Человек этот был лишен того украшения, которое в культурных странах вызывает потребность в носовом платке.

У него вместо носа была зияющая дыра, да кроме того, не было и ушей.

(Как я впоследствии узнал, он лишился этих органов не от мороза и не от дурной болезни. Его поймали когда-то буряты и «потешались» над ним.)

— Гостя привел, — сказал мой спутник-охотник.

— Ну, что же, войди, — густым басом пригласил меня Безклювый. — Хлеб-соль мои, деньги твои, а клопы пополам.

Я вошел и сразу ничего не мог разглядеть.

В низкой, продолговатой комнате стоял какой-то едкий желтоватый густой дым. Я вначале подумал, что это дымит печка. Но потом я постепенно начал различать людей, что-то около восьми человек бродяг-оборванцев, сидевших кругом стола у правой стены комнаты. Это они курили.

Такого табаку еще от сотворения мира никто не нюхал!

Но Боже, какия я увидал тут лица!..

Я часто теперь удивляюсь русским художникам-жанристам, что никто из них не проник в эти места.

Типы так и просились на полотно.

Один из присутствующих бродяг, видимо, болел очень распространенной в Сибири проказой. Мертвенно-бледное лицо его было сплошь покрыто серыми и красными струпьями.

Двое, положив головы на стол, храпели во всю.