Народная война

Утром 1 марта на одной из застав головного отряда поднялся переполох. Погода в этот день выдалась тихая, морозная, и малейший шум далеко разносился по лесу. У себя на базе мы услышали ржанье лошадей, звон стремян и людские крики.

Чей-то зычный голос призывал: «Сюда, за мной, чорт с ним, обойдем напрямую!» Послышалось щелканье затворов и грозные окрики часовых.

— Что там случилось? — спросил Рысаков.

В черной суконной гимнастерке, без пояса, с завернутым внутрь воротником и поднятыми выше локтей рукавами, он вышел на улицу умываться снегом. Уже несколько дней отряд жил без тревог. Мы готовились к очередной операции, и почти все партизаны, по предложению командира, освежались по утрам снегом.

— Опять этот чортов великан, слыхать, скандалит, — сказал кто-то из партизан.

Он говорил о Тарасе Бульбе, который в этот день был старшим на заставе. Дежурство Тараса Бульбы всегда отличалось тем, что он старательно выполнял все правила. Даже самый близкий друг его. не смог бы переступить границы застав, если он забыл или перепутал пароль.

Шум на заставе все увеличивался. Один за другим раздались три выстрела. Рысаков забежал в избушку, оделся, и мы, точно по уговору, кинулись на заставу. Л нам присоединились Фильковский и Мажукин, сзади бежало несколько партизан. До заставы от штабной избушки было недалеко, и вскоре за деревьями показался шалаш начальника заставы, сооруженный из ельника; сквозь зеленые пучки еловых веток легким веером струился дым. В шалаше никого не оказалось. Мы обогнули шалаш, и перед нами открылась следующая картина: Тарас Бульба, вооруженный двумя винтовками, — одну он держал в руке, другую взял на ремень — допрашивал Сергея Рыбакова, стоявшего перед ним на коленях.

— Кто це, кажи швидче, пьяный дурень, бо в ухо дам? — кричал он.

А Рыбаков, задрав голову, смотрел на Бульбу, хватал его за полу и умолял:

— Коля, дорогой, отдай винтовку, командир узнает — смерть моя. А люди наши, в доску наши, партизаны к Фильковскому. Не могут же они тебе, дураку такому, грамоты свои вручать.

— Пароль мне давай, а не грамоты.

— Ну, забыл я на радостях взять пароль, забыл, — говорил Рыбаков. В эту минуту он увидел нас и обрадованно закричал: — Василий Андреевич! Товарищ командир!

— Молчать! — перебил его Бульба и, повернувшись к командиру отряда, отрапортовал: — За ночь никаких происшествий не случилось, кроме только что произведенных выстрелов.

И он показал на каких-то людей, стоявших на просеке.

Фильковский выругался и сказал, что застава Бульбы — цыганский табор. Бульба обиделся и стал доказывать, что он правильно поступил. Рыбаков привел каких-то людей, пароля не знает. Ему говорят: стой, а он лезет в обход — обходы наши показывает неизвестным людям. Для острастки Тарас произвел три выстрела, обезоружил Рыбакова, отобрал у неизвестных трех лошадей. Два наших парня действительно держали на просеке под уздцы трех оседланных потных коней.

— Кто же в таком случае цыган? Я?..

— Не ты, не ты, — успокоил его Рысаков и обратился к Рыбакову, уже поднявшемуся на ноги и очищавшему с коленей снег. — Что же ты, подлец, порядок забыл? Сам лезешь и неизвестных людей…

— Каких же неизвестных, товарищ командир, — заговорил Рыбаков. — К вам с пакетом от Бондаренко и Сабурова. Аж из самого Трубчевска идут.

— От Бондаренко? — переспросил Фильковский.

В голосе его послышались радость и удивление. Ничего больше не говоря, он стремительно побежал к просеке.

— Кто там от Бондаренко? — крикнул он. — Давай сюда!

От группы отделился плотный молодой человек в барашковой черной шапке и новом дубленом полушубке, подпоясанном красным деревенским кушаком, с вороненым немецким автоматом на груди. Он шел навстречу Фильковскому и улыбался. Лицо его было разгоряченно, румяно, из-под шапки выбились две пряди потных черных волос.

— Товарищ Фильковский! Афанасьевич! — проговорил он, широко разводя руками.

— Да это же Дарнев, бог ты мой! — вскричал Фильковский. — Какими судьбами?

Сойдясь на просеке, они обнялись. Послышались поцелуи, отрывистые и волнующие слова, которые произносят люди при неожиданной и радостной встрече.

— Живой?

— Как видишь.

— А Бондаренко? А Коротков? А Сеньченков?..

— Живы, здоровы.

— Да покажись, какой ты, покажись!

Мажукин не выдержал, бросился вперед и, вырвав Дарнева из объятий Фильковского, тоже обнял и расцеловал гостя.

— Вот, чорт возьми, как хорошо! — проговорил Рысаков и посмотрел на меня.

На длинных его ресницах блестели слезы. Тотчас, словно устыдившись минутной слабости, он резко повернулся и пошел к лагерю.

— Ко мне их, Василий Андреевич, в штабную! — крикнул он мне на ходу.

И запел свою любимую песенку о партизане Железняке, что случалось редко и свидетельствовало об избытке радости.

Все, за исключением Матвеенко и людей ка заставе, пришли в лагерь, и там за двумя сдвинутыми столами мы познакомились с гостями. Наш повар Кучерявенко по случаю прибытия Дарнева выставил литр чистого спирта, захваченного у немцев.