Народная война

Участок для диверсии выбирал я. В нашем отряде было много местных людей, которые хорошо знали дорогу от Брянска до Почепа. Кроме того, в моем распоряжении имелись данные разведки. Оставалось выбрать место с самыми удобными путями для отхода после организации крушения. Лучше лесного участка напротив деревни Сергеевки ничего нельзя было придумать. Дорога в этом месте охранялась слабо — от Красного Рога до станции Хмелеве ночью изредка проходил парный патруль, лесная чаща подходила к самой дороге. Подобная слабость охраны объяснялась, видимо, тем, что мы на этой дороге еще не действовали.

С утра группа Воробьева стала готовиться к выходу на дорогу. Воробьев и Глебкин, знатоки железнодорожной техники, указали, какой требуется инструмент для разборки рельсов. Нужны были лапа, ломик, ключи. А в нашем отряде, кроме топора, ничего, конечно, не было.

К вечеру вооружились. Специального инструмента так и не достали. Во главе с Рысаковым мы выехали на пяти розвальнях, чтобы изучить диверсионную работу. Я и Мажукин отправились с группой, состоявшей из пятнадцати человек. Ночь выдалась серая, падал редкий снежок. Оставив подводы с пятью партизанами в лесу, мы пошли к дороге. Вел Андрей Баздеров, хорошо знавший здешние места.

Если бы в августе 1941 года, когда я ехал по этой дороге на фронт, мне сказали, что я буду подкрадываться к ней в ночной темноте, я посмотрел бы на такого человека, как на сумасшедшего. И вот теперь я шел с группой товарищей, которые в недавнем прошлом строили, ремонтировали, поддерживали в надлежащем порядке эту дорогу, чтобы теперь ее разрушить.

С левой стороны лес расступился, и между двух высоких стен я увидел железнодорожный путь. Гудели провода. Прямо перед нами возникла железнодорожная будка. В ней, по сведениям нашей агентуры, большую часть ночи отогревался немецкий патруль.

Баздеров, глядя на Рысакова, проговорил:

— Не там вышел. На двести метров, Василий Андреевич, ошибся.

Ошибку Баздерова исправлять теперь было поздно. Мы быстро оцепили будку, и я с Тарасом Бульбой распахнули дверь. Посреди крошечного пространства, собираясь на линию, одевался железнодорожный сторож. Суконный армяк и старая шапка свидетельствовали о том, что он не военный и, тем более, не немец. Не успел он открыть рта, как Тарас выволок его из будки.

— Сколько вас? — тихо спросил я.

— Я один, — ответил сторож.

По дрожавшему голосу можно было догадаться, что он перепугался насмерть. У него зуб на зуб не попадал.

Баздеров вошел в будку, нашел нужный инструмент: лапу, два ключа, железнодорожный молоток. Мы, таким образом, полностью экипировались для предстоящей работы. Кроме инструмента, мы взяли в будке восемь так называемых «колотушек» — немецких гранат на длинных деревянных рукоятках.

— Откуда они у тебя? — спросил я сторожа.

Он охотно сообщил, что гранаты принадлежат немецким охранникам. Нынче охранники еще с вечера ушли в Красный Рог на вечеринку и вернутся только утром.

Отойдя метров на пятьдесят от будки, мы приступили к разборке пути. Сторожа мы тоже привлекли к работе. В обе стороны по линии были высланы дозорные для наблюдения и прикрытия на случай опасности. Остальные, в том числе и сторож, принялись за дело. Скрипела эта самая лапа, которую мы раздобыли в будке, визжали заржавевшие гайки, звенели молотки, по лесу далеко разносилось тревожное эхо. Работали молча и сосредоточенно. Только Воробьев и Глебкин вполголоса подсказывали, что надо делать. Их таинственный шопот среди бешеного визга проклятых гаек и лязгающих инструментов постороннему человеку показался бы смешным, но у нас нервы в тот момент были до того напряжены, что мы не замечали нелепости этого несоответствия.

Работа вначале шла медленно. Но затем сторож настолько освоился, что тоже стал командовать, помогать отстающим, и работа пошла быстрее. Он куда более ловко, чем мы, отвертывал гайки, лапой вытаскивал костыли, отбрасывал подкладки, отодвигал рельсы сантиметра на два и снова вбивал костыль.

Не прошло и двух часов, как работа закончилась: два звена каждой пары рельсов были разведены.

— Это называется раздвижной способ, — вполголоса, но тоном специалиста объяснил мне Воробьев, когда, окончив работу, мы отходили в лес.

— Что же ты молчал до сих пор, если знал, как это делается? — перебил его Рысаков.

— Да только теперь вспомнил.

Сторож шел с нами в лес.

— Послушай, дядя, а ты, собственно, куда идешь? — спросил его Мажукин.

— Да с вами, следует быть. Куда мне теперь от вас, разве только на вешалку? Интереса не составляет.

Мажукин не успел ответить.

Со стороны Красного Рога издалека донесся протяжный паровозный свисток.

— Идет, — сказал сторож.

Мы остановились. Сторож с беспокойством глядел в сторону разобранного полотна. Полуобернувшись, переступая с ноги на ногу и сжав кулаки, он постукивал ими один о другой, волновался.

— Идет, — повторил он. — Эх, и хряснет сейчас!

— Жалко, что ли? — спросил его Рысаков.

— Не жалко, — непривычно.