Дарнев кивнул. У него в записной книжке хранились две фотографии. Одну девушка дала ему как только окончила десятилетку, а вторую сделал сам Дарнев своим «фэдом».
С открытки на Бондаренко смотрела юная девушка с длинными пушистыми волосами, заплетенными в косы и коронкой уложенными на голове. Четко вырисовывалась маленькая ямочка на подбородке. На черном платье приколот был большой белый цветок.
На любительском снимке та же девушка стояла в кругу своих друзей в саду, возле скульптуры ребенка. Одета она была в белое платье. На этом снимке прическа у девушки была другой: волосы расчесаны на пробор; кос видно не было.
— Красивая девушка, — сказал Бондаренко, возвращая фотографии, и спросил: — Верный человек? Можешь на нее понадеяться?
— Как на себя, — ответил Дарнев.
— Это хорошо. Плохо только то, что она явку нашла. Как бы не женили тебя не в урочный час…
Бондаренко разрешил Дарневу встретиться с Верой и узнать, с кем она работает.
В доме матери Алексей встретился с Верой. Мария Ивановна занавесила окна и вышла на улицу, чтобы сигнализировать в случае опасности. Дарнев обнял Веру, потом отстранил от себя, чтобы получше ее рассмотреть. За то время, которое молодые люди не виделись, Вера очень изменилась: повзрослела, исчезла ее манера прищуривать глаза. Лицо было озабоченно и сурово.
Она рассказала Дарневу, как, вернувшись в город, долго не могла определить, что ей делать. Искать его, Алексея, не сделав ничего, она не хотела, тем более что, как ей казалось, она во многом виновата: решение райкома об эвакуации не выполнила, в госпитале пробыла недолго, так как он попал в окружение. Плена ей удалось избежать, но очень измучилась. Встретилась с подругами, поначалу они ей помогли, и однажды Вера сказала им: «Надо, девушки, что-нибудь делать, ведь мы же комсомолки».
Девушки согласились. Создали организацию. Валя Белоусова, Шура Кулешова стали писать листовки, а Вера их распространяла, ухитрялась подсовывать их в карманы полицейским, гитлеровским солдатам и офицерам, иногда даже наклеивала на спины.
— Здорово, — сказал Дарнев улыбнувшись, — но это зря, это ухарство, которое ничего не дает, а к провалу привести может.
— Не провалимся! А вы не рискуете? Но ловко получилось, правда? Точно сговорились. Ваши листовки и наши листовки… А посмотрел бы ты, Лека, что с народом делалось после листовок о Ленине.
— Знаю, — ответил Дарнев. — Но как же угораздило тебя такие стихи писать? Когда-то, помню, ты писала о том, о сем, о цветах, о любви… А тут — смотри ты!
— А тут разве не любовь? Я тоже знала, что это ты орудуешь, — сказала Вера и стала жалеть о том, что не связалась с Дарневым. — Все было бы по-иному, — говорила она. — Ты, Лека, виноват. «Я не анархист, пора романов прошла». Глупости!
— Не вспоминай об этом, я и сам жалею, — ответил Алексей. — Понимаешь, получил задание, все нужно было держать в тайне, ну и шарахался я от всех. Конечно, нам надо было бы связаться. Приняли бы тебя в отряд, оставили бы в городе — работали бы сообща.
— И было бы лучше, — сказала Вера. — Вы мины ставите, сколько немцев побили, а мы не умеем минировать. Литвин сказал… — Не закончив фразы, Вера замолчала, спохватившись, что она сказала лишнее.
— Какой Литвин? Директор завода? — переспросил Дарнев. — Позволь, да ведь это же сволочь…
Вера долго смотрела Алексею в глаза, загоревшиеся необъяснимой для нее злобой, и ответила, покачав головой:
— Не может быть, Лека.
Литвин поселился в Трубчевске за несколько лет до войны. Он заготовлял для Донбасса лес. Здесь, в Трубчевске, он и женился на дочери некоего Павлова. В начале войны Литвина взяли на фронт. Под Киевом он был ранен, попал в окружение, а затем, оправившись от раны, пробрался в Трубчевск. Здесь он узнал, что отец его жены, бывший ярый троцкист, оказался старым немецким шпионом и работает теперь у гитлеровцев бургомистром, а дочь его, жена Литвина, пошла в наложницы к немецкому коменданту. Литвина арестовали немедленно, как только он появился в городе. Вскоре, однако, каким-то образом Литвину удалось освободиться. Больше того, через короткий срок он оказался директором маслодельного завода. Дарнев знал до войны Литвина, знал его и Бондаренко. Но люди в подполье привыкают не доверять довоенным репутациям. Какие в действительности думы вынашивал Литвин, во что верил, чего ждал, никому не было известно. Поэтому Дарнев отнесся к сообщению Веры о Литвине с подозрением. Его не могло убедить то, что Вера Красина долго присматривалась к Литвину, даже следила за ним.
Он должен был самолично убедиться в преданности этого человека; Веру смутило недоверие Алексея. Она стала подробно рассказывать ему о своих наблюдениях. В поисках людей самоотверженных она присматривалась к каждому человеку и однажды выяснила, что Литвин тайно совещался с Шемеуом и Кирюшиным, двумя местными полицаями.