Нарративная практика. Продолжаем разговор

Майкл родился в 1948 году, в мире только-только закончилась Вторая мировая война, и здесь, в Австралии, многие мужчины из поколения наших отцов и дедов служили в армии – как в Первую мировую войну, так и во Вторую. Поколение, частью которого являлись мы, выросло в тени этих двух войн. А потом началась война во Вьетнаме. Мы с Майклом познакомились, будучи студентами факультета социальной работы, но по-настоящему узнали друг друга, участвуя в антивоенных демонстрациях. Эти демонстрации сделали очевидными и обострили противоречия между нами и поколением наших родителей: мы считали, что они неправы в том, что слишком быстро переходят к военным мерам, не рассматривая никаких других вариантов; они относились к нам как к наивным идеалистам. Более того, они полагали, что мы не понимаем, что являемся жертвами коммунистической пропаганды. Но нас подобные реакции не останавливали, часть молодого поколения восстала. Когда австралийские войска наконец вернулись домой, большинству людей стало понятно, что протестное движение действительно смогло повлиять на изменение отношения к войне, – это выглядело так, как будто сама социальная ткань жизни в Австралии каким-то образом изменилась. Мы, молодое поколение, как будто получили дополнительное подтверждение своего права подвергать сомнению решения властей и бросать им вызов. У нас больше не было полного, смиренного согласия со старшими. Мы не были грубыми или невежливыми, но мы чувствовали свою силу, мы чувствовали энергию. Это было время возможностей. Мы думали, что мир может измениться, что мир уже меняется и мы являемся частью этих изменений.

А еще это была эра женского освобождения, которое позже стало известно как феминизм. Мы видели, как вокруг нас меняются семейные и родственные отношения. Отношения между мужчинами и женщинами, которые так долго воспринимались как само собой разумеющееся, тоже менялись. Мы чувствовали, что изменения возможны и даже неизбежны в самых разных сферах жизни.

Почему этот социальный контекст важно упомянуть здесь, когда мы рассматриваем работу Майкла и развитие нарративной практики? Для меня эти явления очень тесно связаны. Мы из того времени, когда социальные движения бросали вызов признанным авторитетам в самых разных областях. Поначалу точкой приложения наших усилий была вьетнамская война и феминизм, но потом фокус нашего внимания сместился. Вместе со многими другими Майкл преисполнился решимости бросить вызов и предложить альтернативы общепринятым авторитетам в системе охраны психического здоровья и психиатрии.

Начиная с 1960-х годов такие авторы, как Мишель Фуко, Эрвинг Гоффман, Рональд Лэйнг, Томас Шаш и Франко Батталья, начали критиковать общепринятую психиатрическую практику и подвергать критическому анализу влияние психиатрии на общество в целом. Были созданы общественные движения в защиту тех, кто подвергся унижениям в психиатрических больницах и интернатах, и сами эти люди тоже стали протестовать и выступать за изменения. Мы видели, как одно социальное движение может остановить войну, другое может влиять на отношение мужчин и женщин друг к другу и к жизни в целом. Люди в разных странах стали решительно менять отношение общества к тем, кто переживает социальный и эмоциональный дистресс. Майкл на протяжении всей жизни был вовлечен в эти процессы. Именно эта его страсть и добровольно взятые на себя обязательства привели к возникновению и развитию того, что сейчас называется нарративной терапией.

Наряду с оптимизмом и решимостью его приверженность делу сопровождали энтузиазм, страсть к приключениям и дух сотрудничества. В начале 1980-х годов Майкл познакомился с Дэвидом Эпстоном, и их партнерство было наполнено воодушевлением и энергией. Когда мы всю ночь напролет разговаривали о том, что принято называть работой, мы никогда не воспринимали это как насилие над собой или какую-то унылую обязанность. Денег у нас тогда было мало, а звонить по телефону в другую страну было дорого. Мы специально откладывали деньги, чтобы Майкл мог позвонить Дэвиду в Новую Зеландию. Разговоры были примерно такими: «Ты не поверишь, кого я видел на терапии вчера! Тут был такой ребенок, и он делал то-то и то-то, а родитель делал то-то и то-то, а я сделал вот что, я попробовал вот это, а оно не сработало». Или: «Эппи, слушай, мне нужно поговорить с тобой. Я вот это и это попробовал, не сработало ничего, а завтра я снова их увижу и я не знаю, что делать дальше». Это было сотрудничество, это была дружба, это было соратничество. Это значило, что у Майкла был человек, которому он всегда мог позвонить и с которым он мог обсудить все свои ошибки, весь свой опыт, все свои надежды. Если бы этого не было, ни одна из статей в этом сборнике не могла бы быть написана.