Нарушенные правила (ЛП)

— Хотела бы я быть так же уверена, как и вы, — произносит Эовин, расчёсывая волосы гребнем. Её голос кажется слишком горьким даже для её собственных ушей. — Мужчины имеют привычку использовать и то, и другое, чтобы запугивать женщин.

Грима пожимает плечами, соглашаясь.

— И всё же, — говорит он, наклоняясь чуть ближе, — вы, думаю, не боитесь ни того, ни другого.

Эовин бросает на него неосознанно лукавый взгляд.

— И то, и другое может быть обращено против своих же хозяев, если знать, как правильно ими пользоваться, — произносит она. — Не стоит бояться того, что ты в силах сломить и подчинить своей воле.

Улыбка Гримы расплывается шире, становясь похожей на кошачью.

— Моя милая и благородная леди говорит, исходя из собственного опыта? Или вы, как я подозреваю, просто строите предположения?

Эовин возвращается к гребню и продолжает расчёсывать волосы.

— Это всего лишь теория.

— Хм, — он издает короткий гортанный звук, почти мурлыкающий, и делает шаг вперёд, постукивая длинными бледными пальцами по полированному дереву следующего столбика кровати. — При желании вы могли бы проверить эту теорию в том переулке.

— При желании я могла бы проверить и свой кулак на вашем лице, — отвечает Эовин с меньшей злостью, чем намеревалась. — Но, полагаю, вам бы это понравилось гораздо меньше.

Грима облизывает губы, вновь становясь похожим на змею.

— Я привык ценить боль.

Эовин снова бросает на него взгляд, и её губы слегка приоткрываются. Она никогда не задумывалась, что он может желать, чтобы она причинила ему боль, что он может даже наслаждаться ею. Никто никогда не говорил с ней о таких вещах.

Поддавшись внезапному порыву, она поднимается со стула и становится в нескольких сантиметрах от него, вглядываясь в его лицо своими широко распахнутыми глазами.

— На что это похоже? — спрашивает она дрожащим голосом. — Желать боль…

Одной рукой он обхватывает её за бёдра и притягивает к себе, сокращая расстояние между ними.

— Позволь мне показать тебе, — говорит он и наклоняется вперёд, чтобы прикусить её кожу на шее чуть ниже уха.

Эовин задыхается. Его зубы приносят одновременно и боль, и наслаждение, они волочатся по её коже, оставляя следы на бледной плоти. Она шипит и отстраняется, а затем, точно одержимый зверь, кусает его в ответ с нечеловеческим рыком. Первое ощущение соленой кожи на языке вместе с его внезапным криком удовольствия заставляет что-то внутри неё щелкнуть; в тот же миг она совершенно исчезает, растворяясь в тех тёмных удовольствиях, которые он собирается ей открыть.

Его пальцы мстительно прочерчивают дорожку на её спине, разрывая сорочку. Вслед за ними протягиваются огненные линии, продолжающие пульсировать под её кожей, даже когда его руки исчезают. Она вновь повторяет движения за ним, своими пальцами проводя по его боку. Он стонет, не думая о слугах, проходящих мимо, и о тех, кто мог бы его услышать, и прижимает её к себе ещё крепче, ловит её косу у основания и оттягивает голову назад, чтобы обнажить горло.

Он посасывает и прикусывает кожу на её ключице, и Эовин думает, что именно этого, да, именно этого она всегда и хотела: чтобы до неё дотрагивались, чтобы ей грубили и сражались с ней, а не оставляли стоять на пьедестале, как холодную статую. Ей нужны его зубы, его кулаки и его рычание у самого уха каждый раз, когда она сопротивляется, точно предупреждение, что он не боится бороться с ней в ответ. Оскалив зубы, она вырывает волосы из его хватки и толкает его, толкает с силой, и он падает на кровать. В её изогнутых губах пляшет улыбка, такая же хищная и голодная, как и у него.

— Мой господин, — говорит она, возвышаясь над ним на расстоянии вытянутой руки.

На его лице застывает порочная ухмылка.

— О, нет, — шипит он, хватаясь за её бедра и притягивая к себе на колени. — Титулами ты здесь не отделаешься, любовь моя. Если ты желаешь даровать мне то, чего я жажду, то ты произнесёшь мое имя. Или даже прокричишь его.

Она смеётся, впивается руками в его плечи, впивается в его губы в похожем на укус поцелуе.

— Заставь меня, — отвечает она, задерживаясь у его рта.

— О, я так и сделаю, — говорит он хрипло и нервно, а затем с рычанием сгребает её в охапку и переворачивает на спину с силой, которую Эовин и не думала ему приписывать.

Его руки — одно лишь их тепло — навевают на разум Эовин тяжелую дымку. Она думает, что ей, наверное, следовало бы возмутиться или сбежать, но каждое животное чувство в её теле требует, чтобы она осталась, боролась и наконец отдалась ему. Как дикая собака, она рычит и кидается вверх, чтобы впиться острыми зубами в нежную кожу на шее Гримы пониже уха. Он снова рычит и освобождает одну из её рук; вместо этого он хватает её за подбородок, заставляя повернуть к нему лицо, и их рты яростно сталкиваются. Он выгибается над ней, другой рукой обхватывая её бедро и притягивая её к себе так, словно сможет проникнуть в неё одним лишь усилием воли.